У нас на переднем крае сумрачно, темно и непроглядно. Славяне свой передний край ракетами не освещают. У них их просто нет, чтобы светить целую ночь. Иногда, если под руку немецкие попадутся, так для пробы, для баловства постреляют их подряд в сторону немцев. Вот, мол, смотрите! Мы тоже не лыком шитые! Светить могём! Ракеты кончились, ракетницу бросили, вот собственно и всё!
Первые годы войны осветительных ракет нам в пехоту вообще не давали. Нехватало оружия, недоставало боеприпасов. Сигнальные ракеты у командира полка и комбатов были. А осветительные? Для чего они собственно нужны? Освещать передний край, чтобы немцы не подползли? |Немцы сами с вечера, до утра не переставая, светили|00.
А наши русские ещё с мирных пор привыкли экономить на керосине. Спать ложились засветло, на работу поднимались затемно. Зимой спали и жили, как могли. Привычка сызмальства осталась и на потом. Она осталась на всю последующую жизнь и на войну, как въедливый запах у некоторых людей изо рта. |На фронте он пропадал у них иногда, когда жрать дня по три, по четыре было нечего.|
Немцы темноты почему-то боялись. Они трусливо озирались и переносить её не могли. Возможно и электричество они у себя в Германии раньше нашего завели. А здесь на передовой, каждый раз с наступлением темноты немцы включали освещение осветительными ракетами. Привычка, |и образ жизни остались у них и здесь.|
А нашим что? Наши дармовым освещением пользовались! Если немцы светят всю ночь через равные промежутки времени, бросают ракеты по всей линии фронта, то волноваться, надо думать не стоит. Немцы спокойно сидят на месте, славяне могут вполне до рассвета выспаться. Солдаты с вечера приседают на корточки, надвигают каски на лоб, прикрывая глаза, чтобы светом в глаза не било, и сидят, так, |скорчившись, до утра. Можешь ходить, их толкать, они неподвижны.|
Но случись, если немцы сбились вдруг с ритма или совсем прекратили ракеты бросать, то тут жди от них какой-нибудь гадости или подвоха. Тут кто-нибудь из солдатиков каску на затылок и глядит в оба, поверх земли. Не то, чтобы немец в атаку собирается. Это для нашего брата, русского солдата, как говориться: |«муде ферштей!»| Ерунда! Самое страшное, это когда немец возьмет и незаметно оставит свои позиции, отойдет незаметно и тихо вглубь на новый, заранее приготовленный рубеж. А ты в это время спал на посту. Отход немца вовремя не усек.
Вот тут и начинается самый страшный скандал. Ротный получит от полкового начальства такой втык и выговор, что запомнит его на всю последующую жизнь, |если его в скором времени не убьёт и он на некоторое время
останется жить.| Когда нужно будет давать ему медаль, ему припомнят этот стервозный случай. Скажи спасибо, что тебя под трибунал не отдали! Успех и всю тяжесть боя возьмет на себя командир полка.
Одно дело, когда командир роты в наступлении продвинуться вперед не может. Говорит, что несёт большие потери. Другое дело — когда немец взял и сам убежал. Кто из штабных полезет вперед под огонь проверять, почему не выдвигается рота. Может и в самом деле головы нельзя поднять. А когда немец сбежал, и рота осталась лежать на месте, тут уж извини! Получай! |Втык и потом не говори: «Воевал, воевал, и ни какой медали нет!»|
Интересно получается! Если вот так подумать. Один на смерть идет, вместе с солдатами с немцами сражается и ни каких наград. Другой сидит в тылу, из блиндажа по телефону покрикивает и увешан весь. Один за землю свою жизнь отдает, воюет. Другой только думает как бы уберечь себя и для потомства сохранить.
Солдаты войны! Сколько вас безызвестных жизнь свою за землю нашу отдали!
Идешь иногда по переднему краю, глядишь, сидит скорчившись солдат, привалившись к земле. Остановишься, глянешь на него, то ли спит, то ли убит?
Солдат, он сквозь сон улавливает, звук пустого котелка, разрывы снарядов, посвисты пуль и шипение немецких ракет. Другого солдат во сне не разбирает и не слышит. Если немец светит ракетами, да постреливает из пулеметов, стало быть, на переднем крае все тихо и спокойно.
Подойдешь к солдату, тронешь его слега рукой за плечо, а он сидит, молчит и не шевелится. Может и правда убит? Подергаешь еще. Смотришь, шевельнулся. Кулаком глаза протер. Смотрит на тебя.
— Спишь, что ли?
— Об жизни задумался!
Идешь дальше, пожмешь плечами.
— Ишь ты, задумчивый какой!
О какой жизни? Разве у солдата жизнь есть?
Идешь вдоль переднего края, выглянешь поверх земли. А там, в свете белых ракет размытые тени бегут по земле. Деревья и кусты кругом черные. Скоро рассвет. Самый подходящий момент для немцев смыться на новый рубеж.
Через некоторое время стрельба на переднем крае почти прекратилась и стихла. Солдат, дремавший в овраге, зашевелился, поднялся на ноги, выглянул за кромку оврага — кругом ни света ракет, ни выстрела из пулемета. Бывалый солдат такие фокусы знает. Прозевать отход немцев никак нельзя. |Ладно сидим и не двигаем вперед! А тут другое дело. Немцы драпанули. Нужно срочно сообщать! В полку будет истерика. Что там в полку!|
Тут в дивизии все взбеленятся. Сам Капустин заорет по телефону.
— А, кто такой Капустин?
— Капустин?!
— Капустин, это кличка командира дивизии Квашнина. Квашнин по кличке «Капустин» будет требовать, |держа в одной руке телефонную трубку, а другой свою Клавку за сиську. А закончится война и станет Клавка, так сказать, генеральшей Клавдией Григорьевной. Распутство на глазах у солдат. А что на глазах? Ни солдат, ни младших офицеров до конца войны не останется, всех дай бог перебьет. А те, что повыше чином, сделают вид, что так, мол и надо.
Любовь! Куды ты свой нос в их дело суёшь?|
По телефонной связи запрещено называть — начальник штаба, командир полка. Командир дивизии приказал и тем более фамилию Квашнин. |Капустин распутством на глазах у солдат занимается! Запомнил это?| Командира полка мы звали — «Первый». Начальника штаба — «Второй». А командира дивизии просто — Капустин.
Дремавший солдат забеспокоился и встрепенулся, крикнул чего-то своим спавшим дружкам. Солдаты поднялись на ноги, разбудили сержанта.
— Иди, мол, ротного надо растолкать!
Кругом стоит необычная тишина. Немцы исчезли, как будто вымерли и испарились. Ни стрельбы, ни ракет, крутом темнота. На войне тоже моменты бывают, когда ни стрельбы, ни пулеметной трескотни, завались и спи. За тихий спокойный сон можно и на медаль махнуть, которой всё равно пока живой не получишь. А солдату что? Солдату всё одно. |Солдату нужно поесть, развалиться, вытянуть ноги, раскинуть руки, передохнуть и забыться. А то спишь урывками, на посту, во время дежурства, согнувшись, скорчившись.| Разве это жизнь? Только и жди от ротного тырчка в бок или пинка под задницу. А ругаться что? Кричи не кричи! Тут разговаривать громко нельзя. Немец подумает что русские кричат, поднимая солдат в атаку. Ну, пхнет, пырнет. Не чужой, какой. Свой же ротный, за дело. А свои, те не шибко. Так для острастки, чтоб почувствовал солдат. |Свои что? Свои ничего!| Все помаленьку на передовой спят вповалку.
Лежишь себе на боку, а кругом покой и тишина. Пока сержант к ротному сбегает, туды и сюды обернется. Слышно, как звенят комарики, надрываясь, стараются кузнечики, как по дну оврага меж камней журчит ручей. Не к добру это внезапное затишье! Оно как божий знак перед новой кровавой бойней.
Разбуженный ротный командир, запыхавшись, бежит вдоль оврага. Бежит, озирается, оглядывается, по сторонам. Вот он высунул голову над оврагом, посопел, повертел головой, пошмыгал носом, чего-то соображая,
поддернул съехавшие вниз штаны и побежал звонить по телефону. Нужно срочно доложить комбату на счет немцев и необычной тишины. После нескольких вздохов и брошенных в телефонную трубку фраз, он повернулся к сержанту, своему заместителю, и велел подымать солдат.
— Поднимай всех на ноги! — сказал он, вылезая на край оврага. Солдаты стали подниматься и подались вслед за ним.
— Пошли! — сказал он, когда увидел, что рота вытянулась в цепь вдоль всего оврага. Солдаты тронулись, шагнули вперед и исчезли в ночной темноте за краем оврага.
Полковая связь ожила. Телефонисты спросоня, хриплыми голосами орут,
вызывая друг друга. По проводам идут команды, вопросы и ответы. Полковые тылы зашевелились, зафыркали лошади, забегали ездовые, по каменистым россыпям заскрипели телеги и передки полковых пушек. Они все это время прятались в лесу и в кустах, на открытых пространствах их нигде не было видно. Теперь они в темноте осторожно подвигались вперед за ушедшей куда-то пехотой. Полковые пушки нащупали дорогу и по ней скатились в овраг. По открытой местности они не пошли. Открытой местности они всегда боялись. Ночь. Впереди ничего не видно. Нарвешься на немцев — расхлебывай потом.
Разведчики после ночного поиска были на отдыхе. За каждого взятого пленного им законный отдых был положен. Пехота в предрассветных сумерках обошла обрыв и бугор и по дну широкого оврага спустилась к берегу реки Царевич. В кустах около брода пехота стала окапываться.
Наши на левом берегу. А на той стороне, на всех скатах высот в готовых окопах сидели немцы. Наша пехота подошла к Царевичу в темноте и не имела потерь. До рассвета оставалось немного. Утром все встанет, все займут свои места и война снова начнется. Немцы по ту сторону. По эту сторону наши. Между ними нейтральная полоса.
В темноте кто-то из солдат решил закурить, чиркнул спичкой, спички и махорку теперь нам давали. Немцы увидели огонь. Вдоль всей полосы немецкой обороны, со всех высот в нашу сторону полетели осветительные ракеты и полоснули пулеметы. Передний край немцев весь сразу ожил. Смотри и любуйся он весь, как на ладони.
Вот это способ вскрывать оборону противника! Вместо проведения разведки боем, вышел напрямую, сел на бугорок поудобней, свернул и закурил. Немцы открыли огонь с перепугу, смотри и засекай их огневые точки.
На войне бывает как? Один открыл огонь с перепугу, другие подумали, что противник идет в атаку. Все бросаются к оружию, открывают стрельбу, надсаживаются, бросают ракеты, стараются рассмотреть с чего бы весь этот переполох.
Я доложил командиру полка, по кличке «Первый», где у немцев проходит новый рубеж, где находятся наши и отправился спать. Пока они во всех делах и вопросах обстановки разберутся я успею выспаться.
Разведчики, для отдыха облюбовали просторный блиндаж. Немецкий блиндаж был в открытом поле. Нары в два яруса. Лежанка на каждого с углублением заслана соломой. В блиндаже дверь нараспашку. Окно вынули, чтобы воздуха было больше. Внутри ветерок продувает. На соломе лежать удобно и мягко. Те, кто в ночной поиск не ходили, стоят на посту снаружи и дежурят внутри.
Я только прилег. Прошло часа два не больше. Часовой вызывает дежурного. Дежурный трясет меня за плечо. Я, не открывая глаз и не поднимая головы, спрашиваю:
— Ну, чего там?
— Связной от командира полка! Майор требует вас к себе на КП.
Я поднял голову, открыл глаза и уставился на дежурного невидящим взглядом. Что он спятил! — подумал я. Третьи сутки не сплю!
Поднявшись на локтях, я сел. Свесил ноги с нар и замотал головою. Вот проклятие! Только прилег! Опять давай иди!
Стряхнув немного сон и уяснив, что меня вызывают, что надо подаваться. Я потянулся, зевнул и нехотя спрыгнул на пол. Зачем я ему понадобился? Знает прекрасно, что несколько суток и все на ногах! Нужно же человеку и отдых. Сам наверно за ночь выспался! А-а! На меня ему наплевать.
Я вышел наружу. Посмотрел на небо. Рассвет уже висел над лесом с восточной стороны.
Ординарец уехал со старшиной за продуктами. Идти одному? Может взять кого из дежурной смены? Я стоял, зевал и решал этот вопрос, поглядывая то на небо, то на присланного связного. Пойду один, решил я. Одного далеко не пошлют.
— Что там случилось? Убило кого? — спросил я связного.
— Не знаю! Он требует лично вас!
Я посмотрел недовольно на связного из-под приподнятых бровей. Как будто он был виноват, что меня вызывают.
— Ну что? — спросил я его. Он молча пожал плечами.
Я присел на край прохода, уходящего вниз, посмотрел на деревянные ступеньки и на толстую дверь, висевшую у входа. Двери у них массивные, толстые. Осколок снаряда или мины не пробьет. Двери подвешены на стальных петлях, смазаны пушечным маслом, чтобы не скрипели. Сделано все мощно, сработано на совесть. Все у них, ни как у людей. А вот отступают, драпают и бегут. Ночью сбежали на новые позиции. Чуть не оставили командира полка в дураках. Что-то тут не то! На чем-то немцы просчитались?
Я достал кисет и вспомнил, что у меня в нагрудном кармане лежит пачка немецких сигарет. Кто-то из ребят сунул мне ее в руку. Достав сигарету, я понюхал ее, сунул в рот, чиркнул спичкой и затянулся легким дымком. Когда мы переходим в наступление, у нас появляются немецкие сигареты, консервы и шнапс.
— На закури! — угощаю, я солдата сигаретами, протягивая ему пачку.
— Садись, посиди! Давай покурим! А то потом и покурить не дадут!
Мы посидели, покурили. Я поднялся и мы тронулись в путь. Одиночные снаряды, завывая, пролетали у нас над головой. Немец кидает их куда попало. Это не опасно, на нервы не действует. Оглядываясь по сторонам, не торопясь, мы подвигаемся вперед.
Командный пункт командира полка на переднем склоне высоты Крестовой. В том самом месте, где мы ночью на дороге взяли пленных. На командном пункте блиндаж пока не построен. Для укрытия от бомбежки и обстрела саперы отрыли зигзагообразную щель.
— Вот и отлично! — сказал он, когда я спрыгнул к нему в эту узкую щель.
— Во второй батальон я послал капитана Васильева. Ты отправишься в наступающие роты первого батальона. Роты должны выйти на правый берег реки Царевич! Командир батальона имеет на этот счет приказ. Но из рот сообщили, что противник ведет сильный огонь. Комбат говорит, что роты не могут поднять головы. Связь с батальоном и ротами прервана. Роты должны, во что бы то не стало форсировать реку и закрепиться на том берегу!
— Тебе все понятно?
— Мне всё понятно. — сказал я и улыбнулся.
— А чего ты улыбаешься?
— За выполнение приказа отвечают командиры рот, комбат и ты!
— Вот мне и смешно!
— Чего тут смешного?
— За стрелковые роты отвечает комбат и командир полка.
— А я то тут причем? Я не комбат и не ваш заместитель. Мое дело разведка. А стрелковые роты не волнуют меня. Я в сорок первом году все это проходил, когда был Ванькой ротным. А сейчас я разведчик. И стрелковые роты мне до фонаря! Ни за какие приказы я отвечать не буду.
Командир полка молчал. Он наверно подумал, что я, не возражая побегу в роту, форсирую с ротой Царевич, выбью немцев с высоты, и он доложит в дивизию, что полк выполнил боевую задачу. Я то знал что, значит поднять пехоту, без огневого прикрытия форсировать реку, и пойти под огнем противника на высоту. Солдаты сейчас зарылись в землю, их дубиной не выковырнуть из земли. Солдат теперь пошел не тот, что был в сорок первом году. Огневую подготовочку давай, из ста стволов орудий.
Допустим, я пойду. Соберу и подниму солдат. Сделает рота вперед не более двадцати метров, выйдет из укрытий, окажется поверх земли и всех солдат, на двадцать первом метре, разорвет на куски. Потому, как немец бьет сейчас, от укрывшейся в щелях роты, дай бог, осталось в живых половина солдат.
Я посмотрел назад вдоль зигзагообразной щели. В ней стояли, пригнувшись человек десять разных званий лиц. Тут ординарец командира полка, по два связных от каждого батальона, начальник артиллерии с командиром взвода, который собирался подавать команды на полковую батарею, один из штабных офицеров и политработники полка.
— Что это? — подумал я. Артиллерист хочет отсюда корректировать огонь полковой артиллерии? Тут, кроме куска проселочной дороги ничего не видно. Все они здесь в щели стоят на виду друг у друга. Потом ведь скажут прохвосты, что были в самых передовых цепях.
— Ты чем-то недоволен? — спросил меня командир полка.
Я повернул голову, но не успел ему ответить. Десятка два снарядов взревели и вскинулись вблизи. Всех, кто был в окопе, оглушило ударами и засыпало землей. Не то, чтобы совсем по шею зарыло, но по голове и спине шарахнуло крепко. Головы и спины, у стоящих в щели, к дну окопа пригнулись. За первым залпом последовал второй и третий. Земля стала кидаться в разные стороны. Внизу, вдоль берега реки била тяжелая немецкая артиллерия. Там находились две наши роты. Туда в первую роту у брода предстояло мне сейчас пойти.
Но вот взрывы стихли, мы стряхнули с себя землю. Я посмотрел на майора и сказал, глядя ему в упор.
— Я могу сказать, чем я собственно не доволен.
— Давай говори!
— По приказу штаба армии разведчики не обязаны ходить с пехотой в атаку. У нас есть свои, так сказать, задачи и дела. И почему я должен идти на смерть вместо комбата?
— В бою нет времени заниматься выяснением должностных обязанностей!
— Обстановка требует! Надо в роту идти!
Я оглянулся назад, давая ему понять, что тут кроме меня с десяток бездельников.
— Хорошо! — сказал я.
— В роту я схожу! Ваш приказ командиру роты передам! Но собирать солдат и погонять их на ту сторону не буду. Это дело комбата!
Я еще раз посмотрел на свиту стоящую в щели, отвернулся и ничего не сказал.
Командир полка что-то хотел мне добавить. Он набрал воздух, открыл рот, но в это время воздух задрожал от воя снарядов. Вой снарядов на какой-то миг утих и вокруг траншеи загремели взрывы. Грохот и рев, летящая земля закрыли всё кругом. Залпы следовали один за другим. Телефонная связь с дивизией оборвалась. Телефонист приподнялся, протянул руку вдоль провода над окопом, потянул за провод и в этот момент одним из разрывов, ему оторвало кисть руки. Двое других, приподнялись, оттащили его от края окопа и стали делать ему перевязку. Вот человек, подумал я, не воевал, сидел всё время в тылу, а остался без руки.
Несколько минут передышки — снова страшный вой, грохот и разрывы. Каждый раз по самому краю щели — несколько хлестких ударов и разрывов.
Связи с передними ротами и батальоном не было. Нужно было идти. Пошли посыльного солдата в роту под такой обстрел, командир роты голову не поднимет. Тут нужен личный представитель командира полка или он сам впереди, который мог заставить командира роты и комбата поднять в атаку солдат.
Я стоял, привалившись к переднему брустверу щели и иногда даже, выглядывал за него на поверхность земли. Я следил, где и как падают снаряды и по каким участкам немец бьет из артиллерии. Все остальные, согнувшись пополам, дрыгались где-то на дне. Стоя в окопе, поглядывая и прислушиваясь к разрывам, я рассчитал, что за короткую паузу в обстреле я сумею проскочить быстро вниз по дороге.
Немцы вели сосредоточенный огонь по отдельным участкам, перенося огонь то туда, то сюда. У них не хватало артиллерии накрыть огнем большие площади сразу. Как только наступит короткая пауза, я должен броситься по дороге вниз. За несколько секунд, я сумею преодолеть крутой скат и оторваться от границы зоны обстрела. А там внизу, я спокойно доберусь до первой стрелковой роты. Я предполагал, что у немцев не хватит орудий, чтобы там и тут рыть снарядами землю.
Я наклоняюсь над майором и кричу ему:
— Я пошел в первую роту!
Майор кивает мне головой и снова пригибается. Я стою, смотрю, слушаю и жду. Вокруг щели по-прежнему рвутся снаряды. Те, что рвутся сзади, перелетев на пару метров меня, мне не страшны. Осколки от снарядов уйдут назад дальше. Для меня опасен не долетевший снаряд. Я весь напрягся, сжался, приготовился к прыжку. Я жду момент, когда разрывы снарядов вдруг оборвутся. Мне что-то говорит, сидящий сзади на корточках, майор. Но у меня все внимание вперед, я его не слышу.
Мне показалось, что в гуле снарядов проклюнулся пробел. Поднявшись рывком на руках, я прыжком выскочил из окопа, вскочил на ноги и рванулся вперед. Я не побежал, а полетел вниз по склону. Не успел я сделать
и десятка шагов, как неистовый шквал налетевших снарядов перекрыл всю дорогу взрывами. Я не мог остановиться и броситься на землю. Набрав скорость, я по инерции бежал под уклон. Мимо мелькали кусты и всплески снарядных взрывов. Я успевал только делать зигзаги.
Передо мной вдруг вставал огненный сноп разрыва. Я бросался в сторону, меня обдавало огнем, дымом и землей. Я бежал от одного огненного всполоха и нарывался на другой. Визга осколков за ревом и грохотом я не слышал. Видел, как передо мной кусками взлетала земля, как шлепками падали камни и ворохи дерна, обрывки кустов и потоки земли, летящей вверх и вниз. Дорога мелькала у меня под ногами. Удары, удары и ещё удары, всё стремительней подгоняли меня под уклон. Я летел как одержимый в самую пасть свой собственной смерти. Взрывы следовали впереди, сбоку и сзади.
Чем всё быстрее и быстрее я стремился сбежать со склона вниз, где я думал обстрела вовсе не будет, тем казалось мне, что взрывы становились всё глуше и во много раз сильней. Земля под ногами металась, уходила в стороны и прыгала и билась. Она то опускалась куда-то вниз, то резко вскидывалась и рывком поднималась вверх под ногами. Я себя чувствовал, как бегущий по волнам.
Когда я выскочил из окопа, меня заволокло огнем и дымом взрывов. Командир полка выглянул из окопа и посмотрел в ту сторону, куда я побежал.
— Всё! Убило капитана! — воскликнул он. Другие тоже приподнялись и посмотрели в ту сторону на дорогу.
— Зря разведчика погубили! — приседая, сказал он вслух.
Эти слова передал мне потом его замполит, вручая орден Красной Звезды
01,
как награду.
Я продолжал бежать по дороге, приближаясь к бровке кустов. Здесь внизу по моим расчетам на берегу Царевича у брода должна была окопаться первая стрелковая рота.
Я уже был метрах в пяти от кустов, и в этот момент меня обдало и лизнуло в лицо пламенем взрыва. Звука разрыва и удара я не почувствовал и не слышал. Ударная волна подхватила меня, приподняла, пронесла над землей и бросила грудью на что-то мягкое, вроде бруствера свежего солдатского окопа. Перед моими глазами заколебался небольшой солдатский окоп. В нем торчала спина и железная зеленая каска.
— Подвинься! — успел крикнуть я и потерял сознание.
Сколько времени я пролежал на рыхлом бруствере солдатского окопа, я не знаю. Солдат решил, что меня убило. Он отполз от меня, от мертвого, в другой угол окопа. Видно боялся покойников и мертвых.
Вокруг окопа метались взрывы тяжелых фугасных снарядов.
— Чем они бьют по пехоте? — сказал я сам себе, когда открыл глаза.
Я приподнял голову и попытался вспомнить, где я собственно нахожусь? Левая рука, как плеть, свисала вниз в солдатский окоп. Я лежал без пилотки, запрокинув голову на бок. На лице и на шее было что-то густое, липкое и влажное.
— Ты что, изуит не видишь? Помоги человеку! — прохрипел я и сплюнул сгустком крови ему на плечо. Солдат привстал на корточки, поднял голову, посмотрел себе на плечо, увидел сгусток крови и заморгал глазами. Я подумал, что он сейчас заплачет.
— Ты что? Мертвый? Или в штаны наложил? Может, ты задумался? Мать твою в душу! Чего сидишь? Помоги! Затащи меня в окоп!
Солдат виновато улыбнулся, встал на ноги и помог мне свалиться в окоп.
— Ты чего здесь делаешь?
Солдат сдвинул каску рукой на голове. Подвинул её на затылок и внимательно посмотрел мне в лицо. Я смотрел на него, а он рассматривал мои капитанские погоны и кровь на сдавленных губах.
— Вы ранены, товарищ гвардии капитан! У вас вся нижняя челюсть и шея в крови!
— Достань у меня из кармана индивидуальный пакет, оботри кровь и сделай перевязку! Откуда у меня кровь? Боли нет никакой!
Солдат проворно достал у меня из нагрудного кармана перевязочный пакет, зубами сорвал упаковку, отстегнул от ремня флягу с водой, намочил марлю, обмыл мне лицо. Была рассечена немного бровь. Другой раны на лице не было никакой. Свежая кровь сочилась между губ и тонкой струйкой сбегала из носа.
— У вас, как в драке. Всё лицо разбито. А раны нет никакой!
Он смочил водой перевязочную салфетку и приложил мне на переносицу.
— Держите ее рукой! Кровь скоро пройдет!
Действительно. Мокрая прохладная салфетка сделала свое дело. Во рту соленый привкус. А из носа перестало лить.
Я сплюнул сгустком крови. Солдат протянул мне свою фляжку с водой. Я сделал несколько глотков. Во рту тоже, кажется, все очистилось. Фляжка была немецкая, обшитая толстым сукном. Пленные говорили, что такие фляжки летом выдают солдатам в Африканском корпусе, чтобы в них не перегревалась вода. Если увлажнить чехол, то вода внутри будет и в жару прохладная. Говорят всякое. Может, это тоже брехня?
В носу у меня, кажется, подсохло. В рот из глотки чуть-чуть еще поступала и сочилась свежая кровь. Я сплевывал ее периодически. Я отбросил влажный бинт с переносицы и достал сигареты.
— На, закури! — предложил я солдату.
Я сел на корточки в солдатском окопе и мы закурили. Я курил и смотрел на солдата. Он пускал дым и смотрел на меня.
Через некоторое время я окончательно пришел в себя.
— Ты чего один здесь сидишь? Где твоя рота? — спросил я посматривая на него.
— Почему не в роте?
— Я линейный телефонист. Сижу на связи.
— На какой ты связи сидишь? Если с ротой связи нет никакой?
В это время близко ударили с десяток снарядов. Мы оба пригнулись.
— Рота здесь недалеко. Мне из батальона провод дают. Я его до роты тяну. Прибежит сюда напарник из батальона. Он останется здесь, а я дальше пойду. У каждого свой участок.
— Понятно, понятно! — прервал я его.
— Скажи-ка мне вот что. Где командир роты сидит?
— Командир роты? Он там, в роте сидит.
— Я знаю, что в роте. Где его окоп?
— Прям по дороге и влево метров двадцать на самом берегу.
В окопчике, где я сидел с солдатом, было тесно. Солдат связист отрыл его из расчета на одного. Окоп был не глубокий. Если встать в нем во весь рост, то будет по пояс. Все правильно! — оценил я. Окоп рыть глубже нельзя. При близком ударе окоп может засыпать землей. В неглубоком окопе из земли можно встать, разогнув колени. А при взрывах кругом, голову приходилось подгибать, сидя на корточках, к коленям. Здесь внизу мелкие снаряды не рвались. Здесь немцы вели обстрел тяжелыми, фугасными. Взрывы следовали реже, чем наверху, не перекрывали залпами друг друга, но от их ударов земля кидалась в стороны с огромной силой.
На солдате была надета каска. После каждого тяжелого взрыва земля вскидывалась высоко вверх. Окоп вместе с землей раскачивался из стороны в сторону. Сверху в окоп летела земля, падали камни, куски земли и дерна. Каска у солдата иногда позвякивала от ударов. А у меня на голове не было даже пилотки. Ее во время удара сорвало у меня с головы и куда-то отбросило.
Я прикрыл голову ладонью. Лучше раздробленная кисть руки, чем удар по черепу упавшего с неба камушка.
Почему разведчики не носят каски, подумал я и тут же сам себе ответил. Под такими обстрелами мы практически не бываем, а в работе они мешают нам, когда торчат на голове.
Волосы, спина и плечи у меня были покрыты слоем земли. Немец бил тяжелыми фугасными снарядами, поднимая в воздух огромные тучи земли.
Дорога, у которой я сейчас сидел, и которая спускалась вниз с бугра, шла к броду через реку Царевич. Только здесь могли пройти и переправиться на ту сторону наши танки. Брод имел каменистое ложе и по нему могли пройти танки, пушки на гусеничной и конной тяге. Вот почему немцы вдоль дороги всаживали именно тяжелые фугасные снаряды. Переправу они будут все время держать под огнем. Нужно уходить от сюда, пока не накрыло прямым попаданием.
Но именно теперь тяжелые снаряды неудержимо неслись к земле, так что перевести дух, не было времени.
Земля металась и билась. Колебания её не успевали затухать, как новые удары и толчки подбрасывали её снова с невиданной силой. Огромный столб земли и дыма стремительно поднимался вверх. Яркое солнечное небо стало меркнуть. Я выглянул несколько раз поверх земли, когда время между взрывами стало чуть больше. Но каждый новый могучий удар заставлял меня пригибаться, а иногда просто кидал меня на дно окопа. В промежутках между взрывами я слышал впереди то крики, то какие-то голоса. В глаза и в нос лезла земля, пыль и отвратительная химическая гарь взрывчатки. Сколько времени просидел я так под обстрелом, трудно сказать. Да и кому в голову придет следить по часам, когда того и гляди, тебя разорвет на куски любым взрывом. Мы упирались в стенки окопа руками. Прислоняться к стенке окопа спиной во время обстрела нельзя. При близком ударе через стенку окопа можно получить в спину сильнейший удар. Перебьет дыхание, засипит землей, сдавит грудную клетку — ни вздохнешь, ни поднимешься на ноги. Заживо засыплет, и останешься в земле. В первое мгновение перед взрывом стараешься набрать воздуха в лёгкие и задержать дыхание. Внутри надутая грудь спружинит удар. Но, иногда на один вдох приходиться по несколько ударов.
Но вот обстрел кончился. Наступила внезапная тишина. Я не стал ждать, когда пауза оборвется. Я тут же выскочил из окопа и побежал по дороге вперед. Пробежав кусты, я метнулся вправо и увидел командира роты. Он сидел в неглубоком окопе и выглядывал из него. Он глазами искал своих солдат, которые, пригнувшись, сидели в небольших окопчиках. Они были тоже неглубоко зарыты в земле.
Я передал ему приказ командира полка и спросил:
— Где комбат? Приходил ли он в роту? И какие потери в роте?
— Где потери? — ответил он мне невпопад. Его видно тоже слегка тряхнуло и контузило, потому, что он не уловил даже моих вопросов.
В это время сзади нас на дороге появились закопченные танки. Это были тридцатьчетверки. Их было штук шесть или семь. Они шли колонной друг за другом. Развернувшись на ходу на крутом повороте дороги
передний танк, не снижая скорости, пошел прямо на наш окоп. Кричать было поздно и бесполезно. Махать руками напрасно, было не к чему. В дыму и пыли, сидящего в окопе человека, все равно не разглядишь.
Командир роты сидел в окопе ближе к дороге. Передний танк гусеницей прошел у него над головой и чиркнул по каске. Окоп был не глубокий. Пригнуться ниже было просто некуда. Танк всей своей тяжестью придавил рыхлую землю, вдавил на четверть борозду и забросал окоп землей. Потом он дал нам дыхнуть отработавшими газами. Ротный скорчился, замер и не шевелился. Танк прошел. Я потрогал командира роты за плечо.
— Ты жив, лейтенант?
Он разогнулся, посмотрел на меня, глубоко вздохнул и ничего не ответил.
Второй танк шел правой стороной дороги. Под ним тоже гудела земля. От окопа он был на некотором расстоянии. Я вскочил на ноги и замахал ему растопыренной ладонью. Танк лязгнул гусеницами, качнулся вперед и замер на месте. Стукнула крышка верхнего люка и над башней в отверстии появилась голова в черном танковом шлеме.
— Задавишь солдат! — крикнул я и показал рукой на след гусеницы первого танка. Танкист помахал мне рукой и понимающе закачал головой. Танк, заурчав, дернулся и рванулся с места. Остальные машины последовали вслед за ним.
Я обернулся к лейтенанту и сказал ему:
— Тебе пора поднимать своих солдат!
Танки теперь дымили у брода.
Немецкая пехота, увидев наши танки, побросала окопы и побежала на высоты. Я выпрыгнул из окопа и крикнул лейтенанту:
— Подымай быстрей своих солдат! Бегом на тот берег! Пока немцы обстрел прекратили! Чем ближе подойдешь к немецкой пехоте, тем потерь меньше будет! В этом спасение твое!
— Давай вперед! — закричал лейтенант.
Солдаты видя, что какой-то капитан прибежал в роту и тоже кричит, поднялись на ноги, повылезали из своих укрытий и небольшими группками побежали к воде.
— Действуй лейтенант! Я во вторую роту должен идти!
Я повернулся и побежал назад по краю кустов, огибая болото. Где-то впереди, делая крюк по заболоченной низине, протекала река Царевич. Перебегая по твердой земле и огибая топкие промоины, я торопился. Сидя в окопе под обстрелом я потерял много времени. Здесь в низине немецкие снаряды и мины не рвались. Раза два я попадал под пулеметный огонь. Пока я бежал, между кустов и тонких белых березок меня не было видно. Но стоило мне показаться в небольшом открытом пространстве, как тут же в мою сторону следовала длинная пулеметная очередь.
По мере того, как я приближался к реке, пулеметный огонь прекратился. Теперь я не перебегал от куста к кусту, а просто шел, мне нужно было передохнуть на всякий случай.
Через некоторое время, я подошел к крутому берегу Царевича. Обрыв к воде был не высокий, всего метра два. Здесь река текла между обрывистыми берегами. Ни танкам, ни артиллерии здесь не пройти. Я осмотрел оба берега подмытые водой. Я искал спуск, где бы удобней было спуститься к воде. Речная вода спокойно текла между двумя высокими берегами.
Если взяться за куст, наклонить его вниз, то можно не прыгая спуститься на руках к воде. Нужно только в последний момент упереться ногами в корягу, что торчит у самой воды. Раздеваться, что ли? — подумал я. Не полезу же я в воду в полной амуниции? Кругом тихо, ни разрывов снарядов, ни пулеметной стрельбы! Я же не под огнем пойду через речку! Можно и раздеться, раз тихо кругом!
Я собрался уже снять сапоги, но услышал сзади едва уловимый шорох. Повернул голову назад, и увидел в траве двух лежащих солдат и голубоватый дымок махорки. Я поднялся на ноги и направился к ним.
— Вы чего тут делаете? Почему не в роте?
— Мы санитары, товарищ гвардии капитан! Нас оставили здесь для переправы через речку раненых.
Солдаты были без сапог. Сапоги и портянки лежали рядом за кочкой.
— А как вы их перетаскиваете?
— Глубина здесь большая?
— По грудь! Больше не будет! В этом месте мы не раз ногами щупали дно.
— Дно местами илистое, но под ногами твердо. Мы веревку натягиваем, когда нужно носилки на эту сторону нести. Ночью тоже по веревке удобно будет идти. Носилки на руках над головой поднимаем.
— А где сейчас ваша рота? Далеко от берега на той стороне?
— Не, не далеко! В конце этой низины лежат. У самого края, где начинается к лесу подъем.
— С полкилометра будет?
— Вроде бы и так!
— У нас здесь телефонный провод проложен. Вы идите по проводу.
Я встал, подошел к реке и только сейчас, когда мне сказали на счет провода, я его сразу заметил. Он был перекинут поперек реки.
Я присел на мягкую кочку, стянул с себя сапоги, разделся до гола и сложив всё в гимнастерку, завязал её рукава. В кальсонах в воду не полезешь, потом сушить нужно будет их. А трусы, как сейчас, тогда солдаты и офицеры не носили. Они вообще у мужчин были не моде. В армии все носили исподние с завязочками на поясе и на ногах.
В купальнях и на пляжах имущие мужчины, кто был побогаче, носили в ту пору купальные костюмы трико в полоску, как зебры. У спортсменов были трусы и плавки. А простой, не имущий народ мылись, купались и ловили рыбу в реке бреднем и руками в белых кальсонах с завязочками. Мужики боялись, что за срамное место может схватить зубами водяная крыса или сам водянкой.
Я разделся наголо и в воду спустился «по-царски». В одной руке я держал пистолет, а другой поддерживал узел с вещами на голове.
Левее по берегу, солдаты прорыли ступеньки к воде. Я спустился по ним и медленно вошел в воду. Вода прохладной струей обдала меня. Подойду к противоположному берегу, решил я, брошу на берег узел с барахлом и искупаюсь. Времени только мало!
Русло реки и обвисшие берега противником не просматриваются. У поверхности воды тихо. Как в мирное время. Две, три минуты ничего не решат. А обмыться водой от слоя земли, пожалуй, надо.
Может неудобно перед солдатами? Скажут, по делу в роту идет, а сам как на курорте ныряет и плавает! А что собственно неудобно? Неудобно штаны через голову одеть! На войне все удобно!
Дойдя до противоположного берега, я остановился, швырнул на вытянутой руке за край обрыва свое барахло, положил в траву на самый край пистолет и освободившись от ноши шагнул обратно в воду.
Плавать было некогда. Я присел в воду и окунулся с головой. Сидя под водой, я промыл волосы, смыл землю и пыль и поднялся на ноги. Я передохнул, набрал в легкие воздуха и опустился еще раз. Не открывая глаза, я набрал в рот воды. Вынырнул и пустил изо рта длинную струю. Открыл глаза, решив взглянуть, куда и как далеко она долетела. И тут, неожиданно увидел перед собой медленно подплывающие на меня солдатские трупы. Лиц убитых не было видно. Лица их были опущены в воду. На поверхности воды их поддерживали надутые воздухом гимнастерки. Я попятился к берегу, пропуская их мимо. Окунаться больше не хотелось, пригладив рукой мокрые волосы, я поднялся наверх по крутым ступенькам.
Вылезая наверх, я испачкал коленки. Обтер их пучком сорванной травы, быстро оделся, взял пистолет и посмотрел на поверхность воды.
Смерть за нами ходит и спереди и сзади!
Мы каждый раз удивляемся смерти других. Когда-то и другие будут с удивлением смотреть на нас, когда мы отбросим свои копыта.
Я ещё раз посмотрел на поверхность реки, трупы солдат, тихо покачиваясь, заходили за поворот. Кому охота возиться с убитыми и трупами? Их нужно вылавливать, вытаскивать из воды, рыть яму, а у санитаров наверно и лопат больших саперных с собой нет. Ступеньки рыли телефонисты, как выяснил я потом.
У солдат санитаров должны быть чистые руки, чтобы трупным ядом не заразить с кровавыми ранами других. Лопат они с собой не берут. Лежат оба между кочек и в случае обстрела, самим деваться будет некуда. В воду под берег полезут.
Я не стал их принуждать возиться с трупами. Мертвому теперь все равно. Где гнить и где лежать. Это живые представление с похоронами устраивают.
Мне нужно было спешить и я, посматривая по сторонам, и не упуская из вида телефонный провод, заторопился в роту. Я пригнулся на всякий случай, местность была открытая и незаметно повышалась. До того места, где лежала вторая стрелковая рота, оставалось метров сто. Кочек и кустов не было. Под ногами была густая трава. Слева от телефонного провода тянется по земле, примятая ногами, стежка в траве.
Впереди над землей показались солдатские зеленые каски. Они торчат из травы и изредка шевелятся и вертятся. Командир роты, увидев меня, поднялся из-под куста и стал махать мне рукой из своего неглубокого окопчика.
— Связь работает? — спросил я его.
— Со связью всё в порядке! Только что звонили из батальона! Комбат потери запрашивает!
— А где он сидит? По дороге сюда я его не видел. На той стороне Царевича лежат два санитара. Это твои? Или санвзводовские?
— Где они лежат? На этом или на том берегу?
— На том, конечно! А ты, где бы хотел, чтобы они лежали?
— Они опять на тот берег ушли!
— Ладно! Это не важно! На том или на этом! На том даже удобней? Подойдешь, спросишь. Где вторая рота лежит? Они тут же покажут.
— Ты вот что лейтенант! Покажи мне лучше, где немцы окопались?
— Немцы? Они на высотах сидят!
Перед нами метрах в двухстах пролегала опушка леса. Вдоль опушки вправо шла полевая дорога, которая упиралась в обрыв, сворачивала влево и огибала угол леса. Над обрывом в несколько этажей поверхность земли постепенно повышалась и упиралась в подножье большой высоты. Впереди у подножья высоты были видны немецкие окопы и свежие выбросы земли.
Слева к высотам углом примыкал лес. А там, за Кулагинскими высотами в десятке километрах находилась Духовщина.
— А чего ты сидишь и не подвигаешься к немцам? Командир полка требует решительных действий, а у тебя тут полная тишь, гладь и благодать!
— А у меня приказа нет! Я получил от комбата боевой приказ форсировать Царевич, занять плацдарм и удерживать его.
Книга о войне «Ванька ротный», написанная участником Ржевской битвы А.Шумилиным рассказывает о боях РККА под началом Жукова под Ржевом, Белым с германским вермахтом Гитлера, 9-й армией под командованием Моделя.
— скан стр.
У нас на переднем крае сумрачно, темно и непроглядно. Славяне свой передний край ракетами не освещают. У них их просто нет, чтобы светить целую ночь. Иногда, если под руку немецкие попадутся, так для пробы, для баловства постреляют их подряд в сторону немцев. Вот, мол, смотрите! Мы тоже не лыком шитые! Светить могём! Ракеты кончились, ракетницу бросили, вот собственно и всё!
00.
А наши русские ещё с мирных пор привыкли экономить на керосине. Спать ложились засветло, на работу поднимались затемно. Зимой спали и жили, как могли. Привычка сызмальства осталась и на потом. Она осталась на всю последующую жизнь и на войну, как въедливый запах у некоторых людей изо рта. |На фронте он пропадал у них иногда, когда жрать дня по три, по четыре было нечего.|
останется жить.| Когда нужно будет давать ему медаль, ему припомнят этот стервозный случай. Скажи спасибо, что тебя под трибунал не отдали! Успех и всю тяжесть боя возьмет на себя командир полка.
Тут в дивизии все взбеленятся. Сам Капустин заорет по телефону.
поддернул съехавшие вниз штаны и побежал звонить по телефону. Нужно срочно доложить комбату на счет немцев и необычной тишины. После нескольких вздохов и брошенных в телефонную трубку фраз, он повернулся к сержанту, своему заместителю, и велел подымать солдат.
Я доложил командиру полка, по кличке «Первый», где у немцев проходит новый рубеж, где находятся наши и отправился спать. Пока они во всех делах и вопросах обстановки разберутся я успею выспаться.
Я достал кисет и вспомнил, что у меня в нагрудном кармане лежит пачка немецких сигарет. Кто-то из ребят сунул мне ее в руку. Достав сигарету, я понюхал ее, сунул в рот, чиркнул спичкой и затянулся легким дымком. Когда мы переходим в наступление, у нас появляются немецкие сигареты, консервы и шнапс.
Допустим, я пойду. Соберу и подниму солдат. Сделает рота вперед не более двадцати метров, выйдет из укрытий, окажется поверх земли и всех солдат, на двадцать первом метре, разорвет на куски. Потому, как немец бьет сейчас, от укрывшейся в щелях роты, дай бог, осталось в живых половина солдат.
Командир полка что-то хотел мне добавить. Он набрал воздух, открыл рот, но в это время воздух задрожал от воя снарядов. Вой снарядов на какой-то миг утих и вокруг траншеи загремели взрывы. Грохот и рев, летящая земля закрыли всё кругом. Залпы следовали один за другим. Телефонная связь с дивизией оборвалась. Телефонист приподнялся, протянул руку вдоль провода над окопом, потянул за провод и в этот момент одним из разрывов, ему оторвало кисть руки. Двое других, приподнялись, оттащили его от края окопа и стали делать ему перевязку. Вот человек, подумал я, не воевал, сидел всё время в тылу, а остался без руки.
и десятка шагов, как неистовый шквал налетевших снарядов перекрыл всю дорогу взрывами. Я не мог остановиться и броситься на землю. Набрав скорость, я по инерции бежал под уклон. Мимо мелькали кусты и всплески снарядных взрывов. Я успевал только делать зигзаги.
Я приподнял голову и попытался вспомнить, где я собственно нахожусь? Левая рука, как плеть, свисала вниз в солдатский окоп. Я лежал без пилотки, запрокинув голову на бок. На лице и на шее было что-то густое, липкое и влажное.
Через некоторое время я окончательно пришел в себя.
Дорога, у которой я сейчас сидел, и которая спускалась вниз с бугра, шла к броду через реку Царевич. Только здесь могли пройти и переправиться на ту сторону наши танки. Брод имел каменистое ложе и по нему могли пройти танки, пушки на гусеничной и конной тяге. Вот почему немцы вдоль дороги всаживали именно тяжелые фугасные снаряды. Переправу они будут все время держать под огнем. Нужно уходить от сюда, пока не накрыло прямым попаданием.
передний танк, не снижая скорости, пошел прямо на наш окоп. Кричать было поздно и бесполезно. Махать руками напрасно, было не к чему. В дыму и пыли, сидящего в окопе человека, все равно не разглядишь.
По мере того, как я приближался к реке, пулеметный огонь прекратился. Теперь я не перебегал от куста к кусту, а просто шел, мне нужно было передохнуть на всякий случай.
В купальнях и на пляжах имущие мужчины, кто был побогаче, носили в ту пору купальные костюмы трико в полоску, как зебры. У спортсменов были трусы и плавки. А простой, не имущий народ мылись, купались и ловили рыбу в реке бреднем и руками в белых кальсонах с завязочками. Мужики боялись, что за срамное место может схватить зубами водяная крыса или сам водянкой.
У солдат санитаров должны быть чистые руки, чтобы трупным ядом не заразить с кровавыми ранами других. Лопат они с собой не берут. Лежат оба между кочек и в случае обстрела, самим деваться будет некуда. В воду под берег полезут.