Главная | Содержание | Глава 21
Текст главы набирал spm111@yandex.ru
 — скан стр.
 01 — сноска
Глава 22 (сканы)28.10.1977
22.09.1983 (правка автора)
Полковая разведка
Апрель 1943 года
Гибель Малечкина решила судьбу многих из нас. Солдат с пулеметами отдали в стрелковые полки, штаб батальона и его тыловые службы расформировали, и 4-ый отдельный гвардейский пулеметный батальон перестал существовать.
Для нового назначения меня вызвали в штаб дивизии. После короткого разговора мне предложили перейти в полковую разведку.
— Решай сам! Или разведка, или стрелковая рота в полку! Сходи, погуляй и давай ответ!
Я вышел, перекурил и дал согласие на полковую разведку. Меня направили в 52 гвардейский стрелковый полк. |Начальника штаба
01
майора Денисова Н.И. я знал в лицо. Мы прежде несколько раз встречались с ним в штабе дивизии. Меня назначили к нему помощником по разведке. С командиром полка
02
я не был знаком.|
00
Хотя, в должности начальника штаба пулеметного батальона я от передовой надолго не отрывался, но разведка была для меня незнакомым и новым делом.
В беседе с командиром полка я узнал, что в полку сейчас острая нехватка людей.
— Пока мы стоим в обороне, — пояснил он.
— Присмотрись к своим солдатам, изучи передний край и зря к немцам не суйся. Организуй наблюдение и учти!
— Сейчас твои разведчики используются на охране КП и стоят в ночных дозорах. Ты их не тронь. От несения службы не отвлекай. Оборона растянута. В полку людей не хватает.
— Смотри сюда! — и он, по карте, показал участок обороны полка.
— Высота 203, Сельцо, Старина, Левый берег реки Вопря, Высота 248, Ректа, Починок
03.
— Немецкий край обороны проходит по недостроенной насыпи железной дороги, деревни Скляево, Морозово, село Петрово, Высота 243, Отря и Забобуры. Далее на станцию Казарина, Лосево, Рядыни и Шамово
04.
— Не исключена возможность, что немцы проведут разведку боем нашего переднего края, пустив до роты
солдат. Начальник штаба даст тебе провожатого. Пойдешь во взвод полковой разведки. Находиться будешь там. Познакомься с людьми. Что надо — придешь ко мне.
Командир полка позвонил начальнику штаба. Майор |Денисов| дал мне в провожатого сержанта |телефониста|. Мы с ним отправились на передовую.
Были последние числа марта. В воздухе пахло сыростью и прелой листвой. Конец марта выдался тихим и
теплым. Туман подобрал остатки снега. Солнце слизнуло остатки льда в оврагах и лощинах. Подсохли дороги, но грязь в низинах была.
На передовой свой порядок хождения по открытой местности. Под утро
движение в пределах прямой видимости прекращалось. Солдаты приваливались к стенкам своих окоп, неторопливо дымили цигарками и для пущей важности выгладывали иногда за бруствер, посматривая в сторону немцев. Немцы по ночам не стреляли, но светили усиленно ракетами. Днем в нашу сторону летели снаряды и мины. Малого калибра к окопникам, а тяжелые — к тыловикам.
Весенняя грязь лежала поверх земли. По цвету и виду она подстать окраски солдатской шинели. Такая же
линялая и бесцветно-серая. Дожди не успели смыть прошлогоднюю грязь с земли. Голые кусты и деревья
стояли повсюду.
Взвод полковой разведки располагался в овраге неподалеку от передовой. Сюда в овраг можно было
пройти по кустам даже днем незамеченным. Три небольшие землянки, врытые в склон оврага, прилепились друг к другу на небольшом участке земли. Вдоль землянок не широкая полоса сухой, утоптанной солдатскими ногами земли.
Над оврагом когда-то стояли деревья. Их спилили, и они валялись вокруг. Отдельно стоящие деревья могут служить немцам хорошим пристрелочным ориентиром. На передовой их старались всегда заранее убрать.
Мы спустились по крутой тропинке в овраг, и пошли в направлении землянок. Около них стоял часовой.
Солдат с автоматом сидел на стволе поваленной березы. Он пригнул голову вниз, и что-то ковырял
прутиком в земле. Он не обратил на нас никакого внимания. Мало ли кто здесь без дела шляется?
Мы приблизились к нему. Он бегло окинул нас взглядом. Много тут всяких славян ходят. То идут на
передовую, то возвращаются обратно. Ни от своих его здесь овраг охранять поставили. Немцы другое дело. У
немцев форма другая. Их сразу видать.
По внешнему виду часовой ничем ни отличался от солдата стрелковой роты. Взять хотя бы для сравнения пулеметчика. Его по костям, по ширине плеч от стрелка всегда отличишь. Обозника тоже. Потому как он одет. По ремню, который у него ниже живота, как хомут, болтается.
Откровенно я не подумал что это разведчик. И потому решил, что мы не дошли до места.
На часовом была какая-то потертая, рваная и грязная шинель. Шапка блином придавлена сверху. У него
небритое лицо, закопченные руки с черной полосой под ногтями.
Я взглянул на его ноги. На ногах кирзовые сапоги с оторванной подошвой, подвязанной телефонным проводом. И кто только дал ему автомат, висевший на плече? Автомат на плече отличал его несколько от простого пехотинца.
— Ну, вот и дошли! — сказал сержант.
Часовой, услышав «Дошли!» сообразил, что мы явились в разведку. Он нехотя поднялся с березы, вытер ладонью нос, повернул в нашу сторону лицо и улыбнулся. Покашляв немного, простуженным, хриплым голосом он спросил:
— Кого будить сержант? Командира взвода нет! Старшина тоже уехамши! Помкомвзвод в землянке спит!
Он, с дежурства пришедши!
Сержант подошел и опустился на поваленную березу. Достал кисет и спросил часового:
— Будишь курить?
— Давай закрутим!
Сержант оторвал кусок газеты и передал его разведчику. Солдат запустил свою грязную лапу в кисет
сержанта, взял пальцами щепоть, и шурша обрывком газеты, ловко скрутил и заклеил слюнями папироску. Он
толкнул локтем сержанта и нагнулся прикурить. Солдат затянулся пару раз и посмотрел на меня. Посмотрел и
почему-то глубоко вздохнул.
— Вот здесь в этих трех землянках и располагаются ваши разведчики! — сказал сержант.
— Разбуди помкомвзвода! Скажи! Новый начальник полковой разведки к вам прибыл!
— Завтра подтянем вам сюда телефон! Соединим со штабом полка напрямую!
— Располагайтесь товарищ старший лейтенант, а я пожалуй пойду с вашего разрешения.
— Конечно, иди! — согласился я, пожав плечами.
Из прохода землянки наружу вылез разбуженный помкомвзвод. Сержант распрощался и подался обратно.
Помкомвзвод, в накинутой на плечи шинели, сгорбленный и заспанный приблизился ко мне. Он хотел,
было доложить, как положено по форме, но я его становил и пригласил присесть на поваленную березу. Он
сел рядом со мной и продолжал ладонью тереть глаза, жалобно и громко зевать.
— Извините! Я только что прилег после дежурства! Больше суток и все на ногах!
— Ничего! Пойди, умойся!
Мое предложение умыться сконфузило его и даже привело в замешательство. Он не знал, что ответить
и как сказать, что они вообще тут никогда не умываются. Да и воды для этого дела у них тут нет.
— Ладно, покури! — сказал я, поняв его затруднения.
— Когда командир взвода вернется?
— Федор Федорыч?
— Его Федор Федорыч зовут?
— Да! Они со старшиной за обмундированием поехали и завтра к утру должны вернуться.
— На полковой склад?
— Нет, в медсанбат! Там с умерших снимают! Если не рваное и не потрепано наши берут. Ребята поизносились. Некоторые совсем без сапог. Вон как Пряхин.
Из разговора с помкомвзводом я узнал немногое.
— Вот что старший сержант! Я тоже больше суток не спал. Покажи мне место, где я могу лечь, и давай мы с тобой отоспимся, как следует.
Он подвел меня к землянке, мы спустились в темноту. Он показал мне свободное место на нарах и я
лег на слой подстилки из хвои. Под-голова мне дал старший сержант какой-то мешок. Проснулся я поздно.
Внутри темно. Огляделся — в землянке никого. Полежал, прислушался к голосам снаружи. С краю, висевшей в
проходе тряпки видна была светлая щель. Она то наполнена светом, то закрывается тенью проходящих мимо
солдат. Из оврага попахивает дымком, слышны непонятные обрывки речи. Где-то рядом зашуршала двуручная пила, слышны удары топора по сучьям. Кто-то клацал затвором, видно проверял и чистил оружие.
— Что там за начальник к нам прибыл? Спит и не вылезает наружу!
— Кто его знает? Начнет с оружия? Или по фамилиям будет вызывать?
Я не торопясь, поднялся с нар, выбрался наружу, дыхнул чистого утреннего воздуха и с удовольствием потянулся.
В овраге сидели, стояли и ходили солдаты. Старшего сержанта среди них не было.
— А где помкомвзвод? — спросил я у часового.
Теперь на посту стоял другой молодой солдат. Он был опрятно одет, подтянут и смотрел веселее.
Допоздна я просидел с солдатами, расспрашивая их о службе в разведке.
Старшина полковой разведки
Захмелевший старшина и порядком подвыпивший, командир взвода, не дожидаясь темноты, прямо среди
бела дня покатили на повозке по открытой местности в расположение разведки.
— Давай напрямую! — сумел выдавить Рязанцев, заваливаясь на повозку.
Отобрав в медсанбате шинели, сапоги и несколько пар стиранного нательного белья, старшина уложил все полученное в повозку и сумел сбегать в санбатовский хозвзвод.
В хозвзводе он разыскал своего приятеля, шепнул ему на ухо, что есть для обмена пара часов. Одни с
цепочкой карманные, другие с ремешком ручные. Нужна фляжка спирта, показав часы, добавил он. Мордастый фельдшер, долго не думая, забрал пустую фляжку и куда-то исчез. Вскоре он вернулся, передал старшине наполненную флягу и, протянув железную кружку, показал молча пальцем, что ему положено тоже налить. Старшина отвернул пробку и отлил ему положенную мзду за работу. Дорогую добычу, плескавшуюся под самом горлом, старшина не нацепил себе на пояс, как это делают, когда фляжка наполнена водой. Он засунул ее себе за пазуху. Отдай сейчас фляжку лейтенанту, тот нацепит ее на поясной ремень, и будет ходить. А она будет болтаться, и бить его по боку. Для чего это? — подумал старшина. Ради фасона!
Старшина был устроен иначе, чем командир взвода. Он не любил пижонства и хвастовства. В делах он был рассудителен, нетороплив и скромен. На фраеров он смотрел с недоверием, считал их пустыми людьми.
Не главное в человеке его внешний вид, а даже наоборот. И если он уж очень следит за собой, в душе у
такого нет ни ума, ни сердца.
Сам старшина носил простую солдатскую шинелишку, большие нескладные кирзовые сапоги со сбитыми
каблуками, хотя имел ко всему доступ и мог прилично одеться. Он мог, используя связи, рукой дотянуться до
всего, что лежало на полковых складах, как неприкосновенный запас для начальства. Но старшина был
скромным, хорошо соображал, он понимал свое место в разведке и не хотел перед разведчиками выглядеть
щеголем. Он знал, что главное — уважение солдат, а не наглаженные галифе и гимнастерка под ремень на выпуск. Уважение людей не завоюешь нахрапом и рыком.
Вот смотрите. В руках у него не только снабжение и всякое барахло, но и власть, если хотите. Он будет
менять сапоги прежде ребятам. «Бери — примеряй! Мне что останется!»
По ночам они ходят в дозоры. Днем отдыхают. Им молодым в крепких сапогах охота походить. Они как
молодые петухи. Смотрят, в чем одет его напарник.
Старшина уже в годах. По службе в офицеры не стремиться. Ему приятно смотреть на довольные лица
ребят. И ни один из них не может пикнуть, что он, старшина гребет под себя. Так уж сложилось, что он в
разведке вроде родного отца. В руках он держит не только их животы и души, он имел необыкновенную
способность успокаивать солдат, когда бывало особенно тяжело и трудно. Он простыми словами мог успокоить солдата, когда они возвращались после неудачной вылазки и среди них были раненые и убитые.
У ребят не выдерживали нервы. Многие иногда были на грани психоза. Полковая разведка это изнурительная и тяжелая работа с огромной нервной и моральной нагрузкой. При частых срывах, гибели близких товарищей и череды, сплошных не удач, нервы и разум человека часто отказывал.
Полковой разведчик это не стрелок в общей траншее. Пехотинцев стрелков гибло много, чего говорить! Но сама смерть у них была легче. Сидит солдат в окопе. Прилетел снаряд, рванул, и время на раздумье нет.
Пехотинец не ищет смерти и на встречу ей не идет. Он пассивно сидит в окопе и ждет — пронесет или не
пронесет. Пули за укрытие бруствера не залетают. Тут только если снаряд зашуршит или мина завоет.
Разведчик выходит из траншеи. И идет по открытой местности в нейтральную полосу и все пули его. Очередь из пулемета или осколки в живот, пока сближаешься с немцами. |Пока доберешься до немецкой колючей проволоки, пока сближаешься с немцами. Это все на подходе.
Теперь под проволокой ты можешь в упор глотнуть свинца, за милую душу. Сидеть в укрытии траншеи
безопасней, но тоже страшновато и невыносимо — теряешь много душевных сил, когда немец бьет поверху.
Но это совсем другое, когда ты добровольно лезешь под пули и виснешь на немецкой колючей проволоке. Когда группу разведчиков обнаруживают при подходе к проволоке, и они попадают под бешеный огонь, в живых из группы в десять, дай бог вернется половина. А чаще, из-под проволоки выходят из десяти — два, три, не больше. И снова эти трое с другими, новыми пятью отправляются под проволоку, чтобы вынести раненых и убитых. Без этих троих не обойтись. Только они знают и укажут место, где остались лежать их друзья. Сидеть и дрожать в окопе легче! Вернется солдат из такой разведки, а из дивизии опять звонок
— Готовьте в ночной поиск новую группу! Штаб армии требует языка!
И солдата с надломленной и опустошенной волей пытаются опять пустить вперед. А к нему не подходи.
Тут и рыки полковника не помогут.
Окликнет его старшина, позовет помочь по хозяйству — поднимется с нар, пойдет помогать старшине, несмотря на усталость. Другие не суйся. Старшина знал одно, что в такие моменты нельзя оставлять человека одного со своими мыслями. Может работа и пустяковая, поручение плевое, не нужное и совсем не срочное, но в такой работе оттаивает человек.|
Пока тот занят делом, старшина перекинется с ним двумя словами, вроде по делу и заведет разговор.
Смотришь, и отойдет солдат, просветлеют у него глаза. А глаза, как зеркало самой души.
К солдатам и к их нуждам он всегда справедлив. Старшина все может, а сам ничем не пользуется.
Когда во взводе после серии не удач намечался кризис, старшина оставлял на время тряпки и дела. Он
подбирал себе напарников добровольцев и уходил с ними в ночной поиск. В разведке он бывал не впервой.
Солдаты доверяли ему не только свои жизни, но и добытые трофеи. Вот почему всякие не нужные штучки,
вещицы и часы переходили потом из солдатских запазух в кирзовую сумку старшины, которая болталась у него на боку, когда он возвращался к хозяйству.
Старшина уважит каждого. Сменяет вещицу, блестящую безделушку на сало, консервы и другую еду. И еда делилась на всех поровну. Такой у нас закон был в разведке.
За свои старания он никогда не требовал вознаграждения и мзду. С солдат он не брал
комиссионных. Он, все до последней крохи, вываливал на общий стол. И если солдаты просили его взять какую-то часть или долю, он в знак несогласия поднимал указательный палец и грозил, улыбаясь им.
— Вот товарищ старшина возьмите! У вас нет зажигалки, а у меня их две!
— Ладно, уговорил! — отвечал старшина. Вещица полезная!
И зажигалка исчезала в шершавой руке старшины. Солдаты иногда передавали кое-что и для командира
взвода, но делали это всегда через старшину.
Или другой случай. Подойдет к старшине солдат, постоит, помнется, вывалит из кармана на стол сразу
несколько блестящих циферблатов и скажет:
— Я сегодня плохой сон видел. Лежу я как будто в могиле, а они мне под самым ухом тикают.
— Вроде я мертвый! А они стучат на разные голоса!
— Возьми старшина! Избавь меня от них! Может мне легче станет!
Старшина понимающе поднимал брови. Молча брал связку часов. Прикидывал их в шершавой руке на вес. Качал головой и улыбался широкой улыбкой.
— Ты их наверно давно таскаешь! Думал, что в кармане у тебя капитал! Вот они тебе и стали сниться!
Теперь избавился! На душе станет легче!
— О смерти и могиле ты парень не думай! От нее от стервы никто не уйдет!
— Только каждому приходит свое время! — и старшина опускал связку часов в свою кирзовую сумку. Похлопав солдата по плечу, он удалялся.
И в этот раз, когда они с Рязанцевым отправились в медсанбат, старшина сделал расход трофей из запасов кирзовой сумки.
Сегодня старшина не взял с собой повозочного. Лошадью он правил сам. Лошаденка с тремя седоками и
барахлом рысью не побежит. По дороге всякое может случиться. Может, придется гнать и галопом. В санбат
ему нужно было поехать самому. Кто будет вместо него отбирать и копаться в барахле снятого с убитых.
Рязанцев поехал навестить разведчиков, легко раненых, которые находились в санбате на излечении.
Когда старшина получил флягу из рук фельдшера, он не стал ее цеплять на ремень, |чтобы она болталась у всех на виду. Он сунул ее предусмотрительно за пазуху.| Попадись на встречу, какой начальник или политработник, а здесь при санбате, где баб полно, их без дела шатается много. Подойдет такой один, ткнет пальцем, спросит, что это такое? Постучит по фляге щелчком, услышит глухой звук, почует запах спиртного, станет допытываться, где взял, куда несешь. А если заартачишься и не отдашь сразу и молча, поднимет крик, соберет вокруг себя народ. Прикажет снять ремень и отправит на дознание.
У этих тыловиков на спиртное обостренное обоняние. Старшина знал все эти штучки и поэтому сразу засунул флягу поближе к животу. Тяжелая, холодная фляжка животу не мешала. Теперь она в надежном месте, хоть и немного холодит.
Старшина не спеша, подошел к повозке и засунул ее в голенище лежавшего в телеге кирзового сапога. Никто не полезет в ворох старых шинелей искать в голенище бесценную кладь.
Старшина отошел и обернулся назад. Вон подошел к повозке командир взвода Рязанцев. Фляжка со спиртом у него под носом. А он не чует ее. Солдатские шинели и сапоги запах перебивают.
И только тогда, когда они покинули санбат и тылы, когда выехали из леса и миновали крутой поворот
дороги, старшина сунул руку в сапог и достал оттуда фляжку.
За поворотом дороги он открутил винтовую крышку и протянул фляжку Рязанцеву. Рязанцев взглянул на нее, взял цепко рукой, как берут взведенную на боевой взвод гранату. Он не спросил что и как, откуда она. Он
засунул горло фляжки в рот и запрокинул голову.
Старшине показалось, что Рязанцев никогда не оторваться от нее. Ему не жалко спирта. Он не хотел,
чтобы тот напился. Он знал, что Федор Федорыч обязательно хватит лишнего.
— Кончай! — сказал старшина.
И с усилием потянул из рук Рязанцева флягу на себя. Рязанцев отпустил ее и замер на мгновение. Он собрался с силами и сделал глубокий вздох.
Пузатая фляжка лежала в шершавой руке старшины.
Старшина поморщился и сделал два коротких глотка. Пил он не с жадным присосом, как это делал командир взвода. Тому лишь бы утробу налить. Пара глотков обожгла ему горло и побежала жаром внутри.
— Не разбавленный! — сказал он сам себе.
— Жулики, а налили честно!
Посмотрев на облегченную фляжку, он погладил ее рукой, накинул на горлышко резьбовой колпак и завернув его, сунул фляжку в голенище.
— Место надежное! Рязанцев не видал! Будет просить — больше не дам!
— Федь, а Федь! Ляг поудобней! А то я под горку вытряхну тебя! Держись вот здесь!
Рязанцев лежал в середине телеги. Лицо его расплылось, губы налились и вывернулись как у еврея.
— Давай старшина кати напрямик!
— Попадем под обстрел!
— Ерунда! Проскочим! В таком состоянии и помереть не стыдно! Вот скажут, им повезло! Поддавши, богу душу отдали!
— Эй, баргузин пошевеливай валом, молодцу плыть недалеко ...
Командир взвода еще что-то промурлыкал, а старшина молча тронул вожжами лошадь, он знал, что если
взводный выпил, то его ни чем не удержишь. Он полезет куда угодно.
— Славное море, священный Байкал ...
Местность, по которой они ехали, просматривалась со стороны противника. Открытое поле постепенно
спускалось вниз. Две неглубоких лощины, поросшие кустарником, шли параллельно дороги. Но там, на телеге
не проедешь. Там днем можно было только пройти по кустам. Кой где в прогалках лощины немец на короткое
время видел пеших солдат, но по ним не стрелял. Они показывались на миг и тут же исчезали. Не будет же он
по ним из артиллерии бить. Но иногда немцы срывались и начинали обстреливать всю прилегающую местность. Шуршали снаряды и уткнувшись в землю, рвались. По лощинам стелился сизый дым. Охота за живыми людьми велась периодически.
А тут днем, нахально на открытое место по дороге выкатила повозка. Она, не спеша, как бы нехотя
поддразнивая немцев, затарахтела по склону. Такой наглости немцы не могли пропустить.
Лошадь ленивым шагом подвигалась вперед, телега покачивалась на ухабах. Старшина зная, что сейчас
начнется обстрел, что дорога хорошо пристреляна немцами, свернул в сторону и поехал по полю.
Старшина еще издали усек знакомое шуршание снарядов. Он осмотрелся по сторонам, выждал некоторое
время, и резко свернув в сторону, с остервенением хлестнул свою кобыленку. Лошаденка уловив удар кнута,
дрыгнула ногой и учуяв недобрый знак своего хозяина, дернула с места, рванула телегу и бросая в стороны
ногами, пошла галопом вниз под уклон.
Навострив уши, она все с большей скоростью неслась от набегающей на нее сзади телеги.
Впереди лощина и кусты. До кустов рукой подать. Там можно остановится, переждать обстрел и наметить дальше пробежку по полю. Повозка, громыхая, скатилась в низину, старшина натянул поводья, и лошадь перешла на ленивый шаг. Теперь она шла, покачиваясь и фыркая. В кустах старшина остановил ее.
Она повернула голову назад, посмотрела в его сторону одним глазом, и как преданная собака,
хлестнула себя хвостом по бокам. Она даже хотела снова тронуться. Старшина по этому взгляду уловил ее
намерение. Он погрозил ей пальцем. Стой, мол на месте и не балуй. Она поняла его сразу. И больше не дергалась.
Старшина достал кисет, свернул козью ножку, насыпал махорки, чиркнул блестящей трофейной зажигалкой. Пока он пускал кверху дым, она стояла смиренно и не дергалась. Увидев, что повозка не появилась за кустами на склоне, немцы прекратили огонь.
— Но это еще не все! — решил старшина.
Они только и ждут, чтобы мы, где появились на открытом месте. А нам нужно перевалить через открытый бугор.
Рязанцев лежал на ворохе шинелей. Он не участвовал в выборе пути и дороги. Однако он поднял голову и заметил:
— Не до вечера же нам здесь торчать! Теряем время старшина!
Старшина промолчал. Он не считал серьезными замечания лейтенанта. В каждом опасном деле должен
вести кто-то один. Когда в дело нос суют двое, ни чего хорошего не жди! Старшина когда-то был разведчиком, ходил за языками, знал по опыту, что командует всегда один, тот, кто группу ведет. Будь то сержант или рядовой, если даже с группой идет лейтенант. Командир группы захвата всему голова!
— Делового совета от Рязанцева не добьешься! — подумал старшина.
Был бы еще трезвый, куда не шло! Старшине было ясно одно. Что решить вопрос куда ехать и когда трогать он должен только сам. Хотя легкий хмель в голове не давал ему осознать все тонко и точно.
Старшина не торопясь, докурил папироску, сплюнул на нее, слез с телеги, притоптал окурок ногой. Такова фронтовая привычка. Огня нигде и никогда после себя не оставлять.
Старшина наклонил голову, новел ухом в сторону неба, прислушался, уселся на повозке поудобней, шевельнул вожжами и добавил:
— Ну, помаленьку! Пошла!
Повозка дрогнула и стала выползать из кустов на открытое место. Проехав метров двадцать и поднявшись на бугор, старшина сразу уловил на слух звук летевших снарядов. По звуку и полету они должны были уйти куда-то дальше в тыл.
Теперь, подумал старшина, самое время проскочить бугор и он решительно дернул вожжами. Когда повозка
выкатила на перевал и набирая скорость затарахтела вниз по склону, обстрела не последовало. Ну, вот и знакомая ложбина. А там дальше овраг. Лошадь подъехала к землянке и остановилась. Помкомвзвод подошел к старшине, посмотрел на повозку и на лежащего в ней командира взвода и сказал старшине:
— Новый начальник разведки прибыл!
Проснулся я рано, утром меня никто не будил. Я лежал и смотрел на яркие полосы и пятна света, которые
пробивались из-за края палаточной ткани, висевшей в проходе.
Я смотрел и думал, как сложиться моя новая служба и дальнейшая жизнь, как пойдут дела во взводе разведки, что собой представляют эти люди? Теперь мне вместе с ними предстояло воевать. Сам я смутно представлял работу разведчика, детали не знал.
По прибытию в полк, я имел беседу с командиром полка и начальником штаба. Меня спросили, кто я, откуда, давно ли на фронте?
Задача по разведке мне не была даже поставлена. Это, мол, твое личное дело и как вести разведку, сам
соображай. Придет время, с тебя потребуют языка, а как его лучше брать, как выследить, и где это лучше делать, я должен все это сам уметь и соображать.
Мысли мои перебил звук затарахтевшей в овраге повозки. Послышалось фырканье лошади, позвякивание
уздечки, незнакомые голоса солдат и разговор между двумя людьми, по-видимому, сидящих на телеге. Командир взвода приехал, решил я, поднялся с нар и пошел к выходу.
Отдернув занавеску, висевшую у входа в землянку, я вышел на белый свет и увидел телегу. Повозочный
распрягал кобылу. Он снял с лошади уздечку, отвязал вожжи, а кобыла тыкалась губами ему в рукав,
подталкивала и ждала пока, из кармана на свет появится завалявшаяся корка хлеба.
Старшина тоже стоял ко мне спиной у телеги. Он хрипловатым, спокойным голосом отдавал солдатам свои команды, куда что носить и где складывать привезенное.
С появлением в овраге старшины солдаты разведчики оживились. Я стоял молча и с интересом за ними наблюдал. Я смотрел, как они подходят к повозке, берут поношенные солдатские шмотки и относят их в указанное место.
Из разговоров можно было понять, что вот теперь они получат крепкие сапоги и сменяют прожженные за зиму шинели, протертые до дыр гимнастерки и штаны. Сам факт этих незначительных перемен был для них важным событием.
Перемена старой негодной одежды, а у них на душе приподнятое настроение. Бывшие в употреблении,
отремонтированные сапоги и шинели тронули солдатские сердца. Каждый смотрел и приглядывал заранее, что
достанется ему из общей кучи.
Я смотрел на солдат и наблюдал их в деле, на их желание сбросить с себя дырявую одежду, снять
истоптанные сапоги. Пока я молча смотрел и обдумывал свои наблюдения, кто-то тихонько подошел ко мне сзади и осторожно тронул рукой за плечо. Я обернулся. Передо мной стоял Федор Федорыч.
Я посмотрел на Рязанцева и подумал:
— Как сложиться моя новая служба и работа в разведке.
|— Что за люди, с которыми мне вместе воевать?|
До сих пор я не вполне ясно представлял работу полковой разведки, не знал всех тонкостей в их
повседневных делах.
У меня был опыт стрелковой и пулеметной роты. В боях не раз приходилось вести разведку деревень и высот. Но то была разведка в полосе наступления роты. А здесь? Фронт полка.
Получив назначение, мне не только нужно было знать самому это дело, но и учить людей тонкостям полковой разведки.
Командир взвода, как мне сказали в штабе полка, прибыл во взвод тоже недавно. Приехал из тыла с
краткосрочных курсов. Боевой опыт в войне считай, отсутствует. Опыт в разведке совсем небольшой.
В беседе со мной командир полка не поставил конкретных задач на разведку. Везде наверно так. Думай
сам и сам все решай.
А как нужно — никто не знает! Учить тебя некому! Начальству некогда с этим разбирается. Это не его дело. Передовая это не бумажка, на которой написано донесение. Начальники полагают, что на войне не до учебы. Когда нужно будет взять языка, мне скажут.
— А как его брать?
— Это дело братец твое!
Языка не пойдешь и просто так не схватишь. Тут наверно нужно все разложить и рассчитать по минутам и
секундам.
Мысли мои перебил скрип повозки, которая съехала в овраг и остановилась у входа землянки. Послышалось частое дыхание лошади, забегали солдаты. Командир взвода и старшина приехали, решил я и пошел им навстречу. Завернув за землянку, я увидел телегу и старшину. Повозочный подбежал к повозке и стая распутывать вожжи. Лошадь тыкалась влажными губами и теребила его рукав. Старшина стоял у телеги спиной ко мне. Он говорил о чем-то солдатам.
Я остановился на полдороги и молча наблюдал за солдатами. Мне было интересно посмотреть на них, и
послушать о чем они говорят. По их разговорам можно было понять, что они получили шинели и сапоги но их очень мало и не многие сбросят с себя дырявые шинели и сапоги. Пустяковое дело. Поношенные шинели. А в жизни человека целое событие.
Снятые с мертвых обноски расшевелили солдат. Как немного нужно человеку! |Каждый из них смотрел и прикидывал, что ему достанется из этой кучи вещей. Обычное дело! Сбросить с себя дырявую одежду!|
Кто-то запустил руку в телегу и тащил на себя сапоги. Старшина быстро заметил, поднял палец и не оборачиваясь погрозил.
|Только в работе и в деле раскрывается по настоящему солдат. Наспех, второпях его не узнаешь.
Кто-то подошел сзади и осторожно тронул меня за рукав. Я подумал, что лошадь теребит и просит хлеба. Я обернулся и увидел перед собой не лошадь, а командира взвода. Того самого, Рязанцева Федор Федорыча, с которым мне предстояло вместе воевать. Я и прежде знал, что неудач и потерь в полковых разведках не мало. Успехи редки. Их можно сосчитать по пальцам.|
Я поздоровался с ним и сразу заметил, что он прилично поддавши. Но сделал вид, что ничего не заметил.
Про себя решил, что не подам даже вида. Мало ли, что могло случиться у человека. Мало ли, что заставило его выпить. Начинать службу с конфликта не стоит. Возможно это случайное дело. С любым может случиться, если начальство несправедливо поддело его.
Мы отошли к поваленной березе, сели на ее ствол и закурили. Разговор не клеился, мы оба молчали. Я ждал, когда начнет он. А он решил, что я буду задавать вопросы.
— В полку мне сказали, что ты тоже москвич.
— Да! — ответил он.
— Не разговорчив! — подумал я.
Так началась наша совместная служба. Нам было суждено провоевать вместе в разведке около года. Для полкового разведчика это срок не малый, если учесть, что срок пребывания на передовой вообще исчисляется несколькими неделями. Нам москвичам всевышний отрезал солидный срок. Год в полковой разведке, это как сама вечность!
Работа за передним краем тяжелая и опасная. Это не в окопе сидеть и чесаться от вшей. Смерть каждый день вырывает людей из нашей небольшой разведгруппы. В полковой разведке вместе со мной, Рязанцевым, старшиной Волошиным, повозочным Валеевым и лошадью по клички «Манька», всего двадцать живых душ.
На следующий день из неторопливого рассказа Федор Федорыча я узнал, что до войны жил он в Москве на улице Рождественка, дом 2. Вход со двора направо.
Теперь этого двухэтажного дома нет. На его месте после войны построено здание Детского Мира.
— Работал я резчиком, — рассказывал он.
Работа грязная. Каменная пыль столбом стоит, в кожу въедается. После работы ни мылом, ни щеткой не отскребешь. В деньгах я особо на нуждался. Выпивал каждый день. На камне всегда имел приработок. Возьмем частный заказ. Вырежем из гранита постамент и надгробье, отполируем — денежки на стол гони. Поди, учти, сколько я плит из глыбы вырезал.
Жена и дочь живут в Москве, там на Рождественке. Но женился я неудачно. Прямо скажу. Попалась мне бабенка настырная, скандальная и горлопанка. Откуда такие бабы берутся? Скандалила без всякой причины. У нее видно болезнь такая. Только и избавился от нее, когда на фронт добровольцем ушел. А по работе у меня была броня от армии. Мы для высшего начальства надгробья делали.
Раньше я с отцом в деревне жил. Семья большая была. Жили бедно, хлеба не хватало. Жил у нас в деревне один мастеровой мужик. Вот и пристроил меня отец к нему ремеслу обучаться. Сначала на побегушках учеником был, потом на резку камня определили меня. Резали камень, мрамор, гранит. Рубили надписи, барельефы и всякое другое. Вскоре мастера нашего забрали и посадили, вроде как с эсерами связан был. Артель наша распалась.
Подался я в Москву. На разных работах там был. Потянуло к камню. Пошел резчиком. В Москве небольшой завод по обработке камня в то время был. Перед самой войной и женился.
В девках я тогда слабо разбирался. Все они казались, мне хороши для семейной жизни. И нарвался я на дуру с луженом горлом.
Сам я не особый любитель спорить и ругаться. Заорет она, а я пойду и напьюсь. К водке я приучен смолоду. Камнетесы без водки работать не могут. Пыль в горло лезет. Глыбы лежат на открытом воздухе. Зимой снег и холод. Осенью дождь. Летом жара. Зимой гранитные глыбы холодом дышат. Летом около них жара, дышать нечем.
Меня к водке вовсе не тянет. Нет ее — мне наплевать! А если есть — наливай! А почему я от нее должен отказываться? Организм здоровый. Каждый стакан в пользу идет!
Рязанцев по своей комплекции был сильным и крепким. Тяжелый физический труд сделал свое дело. Он был небольшого роста. Плечи широкие. Руки мозолистые. Волосы светлые. Глаза голубовато-серые. Лицо дышало здоровьем. На щеках проглядывал румянец. Верхняя губа оттопырена, наливай и подставляй железную кружку. По возрасту, Рязанцев был на несколько лет старше меня.
— На открытой площадке, где режут блоки, — продолжал он,
— Стоит такой скрежет и лязг, что голоса людей не слышно. Я боялся остаться глухим. На кромку дисковых фрез льется вода для смазки и охлаждения. Рядом стучат молотки, зубила при ударе издают пронзительный визг. На зубах и в горле гранитная пыль. Плюнешь, чихнешь, и изо рта, как черная жаба вывалилась. Ходишь по воде. За воротник плещет вода. Кончишь смену, хошь водой смывай, хошь мылом намыливай, грязь влипла в тело. Дома ходишь цементом харкаешь.
Из мужиков во дворе я больше всех зарабатывал. Соседки завидовали моей жене. Зарплату я ей отдавал, а левый заработок держал при себе в кармане. В последнее время я стал уходить из дома. Она видит, что я одеваюсь, откроет дверь и давай орать на весь дом. Ждет, когда соседи соберутся. Мне это надоело. Я рад, что меня взяли в армию. Избавился от дуры. Вот она мне как поперек горла была. Рязанцев нахмурился и провел краем ладони по горлу.
— Если не убьют, кончиться война, я к ней не вернусь. Это дело решенное. Будешь жениться, старший лейтенант, не дай бог, если и тебе такая дура попадется.
На призывном пункте мне предложили пойти в военное училище. Чего думаю мозги всякой наукой засорять. Но товарищи уговорили. Офицерская служба чистая. Вот и стал я чистоплюем. Когда я прибыл в полк, мне предложили пойти в разведку. Вот я и здесь.
— А как у тебя с общей грамотностью? — спросил я.
— Грамотенка, шесть классов. По азимуту с картой ходить не умею. Ты меня лучше к немцам за языками посылай.
Закончив дела, к нам подошел старшина. Поздоровался, присел на березу. Так просидели мы,
некоторое время, обсуждая разные дела.
Вечером мы с Рязанцевым должны отправиться на передовую. Я хотел осмотреть передний край обороны полка. В каждом батальоне на передовой не больше сотни солдат. Линия фронта была сильно растянута. Солдат не хватало. Немцы могли ночью провести разведку боем и навалиться на траншею.
Комбаты добились от командира полка, чтобы разведчиков послать в ночные дозоры. У разведчиков была одна задача, охрана штаба полка и ночные дозоры. В разведке тоже людей не хватало. В ночные дозоры посылали по одному человеку.
— Как же так? — спросил я Рязанцева.
— Ранит, кого или убьет! И оказать первую помощь некому.
— А что я могу сделать? Сократить число постов?
— Конечно! Если немцы сунуться ночью, их все равно обнаружат.
После раздачи пищи мы с небольшой группой разведчиков отправились на передовую. Я спросил солдат, где и как они ведут наблюдение.
— Сидим в воронках, перед рассветом уходим назад.
— Далеко от передовой уходите вы вперед?
— Метров на триста, не больше.
— Что от туда видно?
— Ляжешь в воронку и слушаешь. Немцев не видно.
— А под насыпь ходили?
— Ходили! Немцы ночью патрулируют ее. Слышно как разговаривают.
— Не мешает посмотреть, где наши солдаты ночью дежурят! — сказал я Рязанцеву.
— Возьмем да сходим!
— Ну, тогда пошли!
Мы пошли с двумя солдатами на место их лежки. Поднявшись из траншеи на мягкий грунт, мы присели на корточки и прислушались. Нужно приглядеться к нейтральной полосе и выбрать направление. Так заведено. В каждой полковой разведке свои обычаи. Встав на ноги, мы пошли за солдатами, которые шли впереди. Темные фигуры их тихо скользили вниз по склону. Солдаты несколько раз останавливались, приседали и осматривались по сторонам. Мы с Рязанцевым повторяли их каждое движение. Но вот по лицу стали стегать ветки кустов, солдаты не торопясь, перешли через овражек.
Всего триста метров, а ночью они кажутся как целая верста. Ни чихать, ни кашлять нельзя. Как только разведчик перешагнул бруствер, он должен быть совершенно беззвучным. Ни спросить, ни ответить. Идешь, повторяешь движения передних, которые могут подать тебе условный сигнал только рукой.
Солдаты замедлили шаг, подали знак рукой и остановились. Один из них нагнулся и присел. Другой сделал знак, чтобы мы подошли ближе.
Они несколько углубили воронку. В ней можно было поместиться вдвоем. Свежую землю, они ссыпали в мешки и перед рассветом уносили с собой и вываливали возле траншеи. Оставлять свежие выбросы около воронки нельзя. По кучкам свежей земли, немцы могут засечь место ночного дозора. Днем обнаружат, а ночью поставят мину. Все логично. Но немцы пока из своей траншеи вперед не выходили. Небольшими группами они бояться ходить.
Это, по сути дела, был мой первый выход с разведчиками в нейтральную полосу. Я раньше ходил, но тогда со мной были не разведчики. С солдатами мы пробыли недолго. Они остались дежурить, а мы с Рязанцевым вернулись назад. Я думал, что потом в штабе полка у меня будет разговор о ночных постах и дозорах.
Я заранее решил выйти и посмотреть все на месте. Я плохо представлял, что именно разведчики охраняют в нейтральной полосе. |Что собственно? Передний край или сон солдат стрелков, сидящих в траншее.|
Покидать траншею и уходить вперед по началу неприятное дело. Когда ты сидишь в окопе прикрытый землею от пуль, вроде на душе веселее. А ходить по открытой поверхности земли под носом у немцев опасно, можно нарваться на пули или на удар осколков и укрыться негде. Бывают случаи, когда пуля не слышно летит, |как мина на подлете.| Это, — твоя. Стукнет она неожиданно и считай, твоя песенка спета.
Или другой случай. Возвращаешься в траншею. Тут ты можешь запросто нарваться на пулю. Проснется, какой тетеря, пальнет с перепуга в тебя. Целясь, он никогда не попадет. А вот так, спросоня, обязательно всадит. |Из пулемета резанут на всякий случай. Решат, что выстрел был сигналом тревоги. Хотя все знают, что наши люди впереди. Но всякое бывает. Решат, что их давно прихлопнули и что очередь за траншеей. Потом такого наплетут, что полковые тактики и стратеги не разберутся.|
Федор Федорыч рассказывал, что одного из ребят вот так и убили. От своих пулю получил. От своих пулю не ждешь. Ее получаешь неожиданно.
Под немецкими пулями кланяешься. Они стреляют по системе. Их ждешь и знаешь, когда быть настороже. Считаешь секунды. Стоишь, глядишь и решаешь, резанут или нет. Немцы нас встречают и провожают свинцом. Мы не воюем, мы ходим на смерть каждый день и в этом, кажется, нет никакого геройства. Такая работа — ходить на смерть!
Страх не в том, что пуля в тебя попадет. Страх в ожидании, когда она пролетает мимо. А когда она ударила, перебила ногу, обожгла шею, или разворотила скулу, страха уже нет. Пуля не пролетела мимо.
|И если у тебя есть силы бежать, ковылять или ползти к своим, поскорей подавайся. А то потеряешь много крови. А если сил нет, дожидайся, лежи. Перед рассветом не явишься ко времени, за тобой придут и унесут.
Добрался до своей траншеи, сделали тебе перевязку, наложили бинты, можешь передохнуть. Тут появляется снова страх, нет ли у тебя гангрены. Но это пройдет, когда тебя положат на носилки, поднимут из траншеи на поверхность земли. Ты снова будешь думать о пулях, снарядах и минах, которые немец пускает, чтобы славяне не забывали, где они находятся.
Но вот тебя дотащили до оврага, положили на землю, где ждешь ты повозку. По дороге в санбат повозка может попасть под обстрел.
Ты лежишь на повозке, смотришь в небо, а повозочный бросил поводья, отбежал подальше и залег в канаву. Он будет лежать там, пока не кончится обстрел. Со страхом бороться легче, когда ты на ногах, чем вот так лежать беспомощно и ждать, когда рядом рванет снаряд, и осколки веером ударят в тебя.
Хорошо, что ты не попал на телегу полкового обоза. Вон к тому мордастому, что с кнутом за голенищем и с рожей похожей на московского извозчика. Он тебя в канаву сковырнет. Валяйся там до утра, пока кто-то другой подберет. А сам налегке галопом уйдет пока немец пристреливает место.
Тебе повезло. Ты жив, ты дотянул до операционного стола. На тебе разрезали одежду, размотали бинты, раздели, обмыли, где нужно побрили и к столу привязали.
Не успели дать наркоз, а в небе немецкие самолеты. Врачи и сестры в «щели» ушли, а ты опять смотришь в потолок, остался один со своими мыслями, страхами и надеждами. Ты лежишь под белой простынею, а на тебя с потолка сыпется земля. Ты мысленно приготовился к смерти, а она не торопиться.
Страх на войне повсюду и везде. Все переживания можно назвать одним словом — страх. Тот, кто воевал, знает цену этому слову.
У того мордастого извозчика от страха на лоб полезли глаза. У него был не просто страх, а животный. Только у мальчишек несмышленышей в глазах больше любопытства, чем страха. Они смерти не видели, а когда ее не знаешь, чего ее бояться.
У замполита Сенкевича, когда он бежал из под Белого, бросив солдат, был специфический — панический страх, за свою жизнь и шкуру. Потом он пошел в гору. Вот как бывает. Страхи тоже бывают разные.
Я вот рассуждаю о страхе, а нужно бы к делу вспомнить старика нашего Березина. Он не испытывал
страха, когда восемь тысяч солдат попали в плен к немцу под Белым. Он боялся, что его расстреляют. И поэтому, он прикрылся солдатской шинелью и ушел в сторону города и больше его никто не видел.
А на командном пункте штаба армии его поджидала машина с людьми из контрразведки. Им было поручено взять его и увести куда надо.
Страха не бывает, когда поддашь спиртного. Рязанцев в поддатом виде мог пойти и перелезть через немецкую проволоку.|
Мы вышли из нейтральной полосы. Впереди метрах в двадцати наша траншея.
— Что-то спина холодит! К утру наверно погода будет меняться! — сказал Рязанцев.
У меня под лопатками тоже озноб. Сзади нам вдогонку неслись немецкие трассирующие пули. Неприятное чувство, когда идешь и спиной чувствуешь свинец. По дороге в овраг можно было поговорить. Я спросил Рязанцева:
— Как ты думаешь? В чем собственно смысл ночных дозоров.
— Что они делают? Несут оборону или охраняют пехоту?
— Чего тут думать? Мне приказали, я их и поставил!
— Какую боевую задачу ты ставишь разведчику?
— За что он должен отвечать?
— Что он должен делать, если пойдут немцы?
— Что? Бежать будить пехоту или отбиваться в своей воронке? — допытывался я.
— Не знаю! В штабе, когда приказывали, я об этом не спрашивал.
На следующий день я взял с собой одного солдата и мы по заросшей кустами лощине отправились в штаб полка.
В блиндаже майора горела бензиновая горелка. Когда майор спал или работал, гильзу с фитилем не гасили.
Часовой пропустил меня в блиндаж. Майор сидел за столом и разбирал какие-то бумаги. Увидев меня, он
отложил свою работу.
— Ты по делу ко мне?
Я стал рассказывать ему свои соображения.
— Если немцы сделают попытку перейти нейтральную зону, то нарвутся на наших ребят. Отойти назад разведчики не сумеют. Они лежат в мелких воронках или просто на голой земле, прикрываясь кустами. Их сразу всех перебьют. Раненые попадут к немцам в плен. Мне не понятно, где у нас проходит передовая? Может пехоту вывести из траншеи, а туда посадить наших ребят?
Майор молча посмотрел на меня. Возможно, он подумал, что я все сказал и пришел только по этому вопросу.
В это время майора потребовали к телефону. Пока он говорил, я вспомнил о Рязанцеве.
Это Федя молчалив и со всем согласен. Придет к майору, начнет говорить. Майор его перебьет и скажет:
— 3наем! Ладно, иди!
Рязанцев помнется и уйдет. А по дороге вспомнит, что про сапоги забыл спросить. Разговор с начальством выбивал у него мысли и пот на лбу. Вздохнет, махнет рукой. Ладно, в другой раз. К майору он потом не идет, посылает старшину. Федю от двух, трех фраз в жар и холод бросало.
Майор положил трубку и вернулся к столу.
— Как понимать все это? Кто обороняется? Стрелковые роты или разведчики? Ночью завяжется перестрелка. Наши пулеметчики дадут огонька в сторону немцев. Ведь они в темноте ударят по разведчикам.
— Что вы об этом думаете? — спросил я майора.
Майор молчал, а я продолжал:
— Может, я говорю не дело?
По-моему в Гражданскую войну выдвигали дозоры. Чапаев погиб, понадеявшись на них.
Какую боевую задачу я должен поставить разведчику? Иди, мол, браток полежи в нейтральной полосе до утра!
Я замолчал и посмотрел на майора. Он покачал головой и улыбнулся.
Командир полка может приказать нам на каком-то участке занять оборону. А охранять комбатов и стрелковые роты, такого приказа никто не может отдать.
Командир взвода разведки докладывает мне, что один из комбатов уже покрикивает на него. Я третий год на фронте, был ротным, успел побывать и на штабной работе, но такого ни разу не видел, пехота в траншее спит, а ее охраняют разведчики.
Когда я в роте был. С меня комбаты три шкуры драли. За клочок земли расстрелом грозились. А здесь что происходит?
Может комбаты бояться, |что солдаты ночью к немцам уйдут. Пусть командиры рот не спят, сами их караулят. Пусть по траншее ночью циркулируют.|
Я прошу этот вопрос решить у командира полка. Или я отвечаю за траншею и получаю от командира полка официальный приказ и участок на оборону, или я завтра снимаю с дозоров разведчиков.
|
