Главная | Содержание | Глава 03

Текст главы набирал Mole spm111@yandex.ru
Текст восстановлен до авторского. — скан стр.
01 — сноска
001 — правка Глава 04 (сканы)??.11.1980
??.07.1983 (правка автора) Ржев
Октябрь 1941 года

Прежде чем рассказать о нашем пребывании в горящем Ржеве, я хотел бы коснуться несколько истории и облика этого города, каким он предстал перед нами тогда. Я не располагаю подробными данными по истории этого края. Но меня интересуют города Ржев, Старица и особенно Белый. С ними связаны долгие и тяжелые годы войны.

Ржев довольно старый город 001 на Руси. Об этом сообщает одна из ранних летописей. Впервые в летописях Ржев упоминается в 1216 году, когда князь Святослав пытался захватить город со своей дружиной. Ржев тогда не сдался. Но в начале следующего века, город пал от нашествия Литвы. И только после Куликовской битвы и разгрома орд Мамая, город освободился от иноземного ига.

В 1485 году Ржев вошёл в состав Московского княжества. Во время Ливонской войны Ржев был снова захвачен литовцами и поляками. Во Ржеве некоторое время находился Лжедмитрий III, когда поляки вторглись в пределы Руси.

В старину на верхней Волге шла бойкая торговля и развивались ремёсла. В те далёкие времена люди селились в основном по берегам рек и перевозили грузы по воде. Лодки и струги вероятно были первым транспортным средством и появились раньше, чем телеги и гужевые дороги. Волга в те далекие времена служила главной транспортной дорогой.

Широкое развитие ремёсла и торговля получили, когда через Ржев прошла Виндавская железная дорога. Теперь она называется Рижская. В 1941 году во Ржеве проживало 54 тысячи жителей. Город до войны был в основном деревянный. Строительный лес здесь был доступен и дёшев. Ржев и сейчас с запада окружают большие массивы леса.

Улицы в то время были кривые и узкие. Дома деревянные одноэтажные, крытые железом, щепой и дранкой. Каменные постройки и дома были разбросаны по городу. Они в основном стояли в центре и на крутом берегу, при въезде в город.

Мостовые, тротуары и газовые фонари были только на основных проезжих улицах 002. По ним в мирное время с раннего утра и до позднего вечера громыхали телеги ломовых извозчиков, да скрипели неторопливые крестьянские подводы.

Из города по главным направлениям выходило пять основных 003 дорог. Первая столбовая шла на Старицу и Калинин. Вторая мощёная шла на Зубцов и Волоколамск. Третья, почти совсем разбитая, петляла лесами и болотами в сторону Нелидово. Четвёртая, совершенно не годная для 004 войсковых обозов 005 и артиллерии, шла вдоль левого берега Волги на Селижарово. От неё, если повернуть на север, можно было уйти 006 на Торжок. И последняя пятая подходила к городу Ржеву из-за Волги, по ней мы ночью через мост вошли в Ржев. Вот собственно все пути и дороги, которые проходят через Ржев 007.

Я представлял себе по памяти их примерное расположение 008. Но, находясь среди узких и запутанных улиц, я не мог разобраться 009 и выбрать нужное нам направление. Я видел когда-то карту этого района, но не думал тогда, что мне придётся вести своих солдат 010 через пустой и безлюдный город. Если бы знать заранее, я запомнил бы всё как следует 011. А теперь я шёл, и с 012 усилием извлекал из 013 памяти 014 расположение этих пяти дорог.

Я по компасу выбрал улицу идущую в северном направлении. Мы тронулись и пошли по ней. Но улица вскоре круто завернула и вывела нас обратно на берег Волги. Без карты трудно было определить, где мы находимся в данный момент и куда нам следует лучше идти.

Карты города у нас с собой не было, а из горящего города нужно было поскорей уходить. Пожар охватил всю южную часть и вокзальную сторону города.

Я смотрел на море огня и думал, — город сгорит за ближайшие дни. Пламя повсюду бушует, гудит и набирает силу! Огонь перебрасывается с одного здания на другое в одно мгновение. Это происходит так быстро, что не успеваешь даже глазом моргнуть. Разогретая до предела стена соседнего деревянного дома покрывается слоем огня в доли секунды. 015 Лизнул её огонь широкой кистью красного пламени, и она из бледно-серой вдруг 016 стала ярко-огнедышащей. Через несколько дней в городе 017 останутся голые каменные стены и пустые коробки домов, обгорелые остовы печей и одиноко торчащие в небо трубы. Кое-где из золы и пепла 018 будут торчать спинки железных кроватей, обгоревшие 019 листы железной кровли. Над городом повиснет сизо-чёрным облаком удушливый запах палёного жилья, сгоревшего тряпья и отбросов.

Мы стоим на углу двух мощёных улиц, слева и справа пылают дома. Мне нужно снова выбрать направление по какой из этих улиц лучше идти. Куда ведут эти дороги? По какой из них мы выйдем на северную окраину города? 020 Мои солдаты стоят позади. У них нет сил зря двигать ногами. Они стоят и ждут когда мы со старшиной Сениным выберем улицу 021. Я это чувствую и тороплюсь.

Но вот наконец я решаюсь и делаю шаг в сторону улицы, что уходит влево. Солдаты трогаются с места и мы медленно уходим куда-то в темноту. Идти приходится часто прижимаясь к одной стороне улицы, 022 другая охвачена 023 пылающим огнём 024 и режет глаза. Иногда приходится по одному, прикрыв лицо рукавом шинели, перебегать вдоль узкого пространства между пожарами.

Говорят, что при кремации умерших людей, они в огне начинают шевелить и двигать суставами. Возможно от огня натягиваются сухожилия. Случается это или нет, утверждать не берусь. А вот во Ржеве, в горящих домах я сам видел, как домашние вещи, детские коляски, железные кровати, луженые самовары в неистовом огне корежились, кривились и изгибались, как живые.

В огне рушилось всё, не только крыши и стены. Вверх улетали железные листы кровли, сгорали и ломались, как спички, толстые бревна, от огня рушились раскаленные кирпичные стены.

Но вот позади остались огненные клубы дыма и пылающие здания. Мы медленно уходим в темноту пустынных улиц и закоулков. Мощеная булыжником мостовая должна нас вывести на тихую окраину города.

Солдатам нужен отдых. Считай, уже целые сутки мы на ногах! Силы у людей 025 уже на исходе!

Мы долго и медленно идём стуча стальными подковами сапог по 026 мостовой и этот звук солдатских сапог раздается в гробовой тишине особенно зловеще. Тёмная улица неожиданно свернула и так же внезапно оборвалась на краю открытого непроглядного поля. Мы оказались на окраине Ржева.

Самым последним у дороги стоял небольшой деревянный дом. Окна закрыты плотными ставнями. Дверь поперёк опоясана стальной перекладиной, а на 027 неё навешен массивный замок. Склад, не склад! На магазин тоже не похоже! По середине дома высокое в четыре ступеньки крыльцо. Крыша железная, а под ней нет никакой казенной вывески.

Мы вышли из города неожиданно и поэтому сразу остановились. Вперёд, в темноту уходила мощёная дорога 028. Я огляделся кругом. Рядом со мной старшина Сенин, солдаты чуть сзади стоят у забора. Небольшие деревянные дома, больше пoxoжи на деревенские избы. Они чернеют по обе стороны улицы сзади 029. Впереди открытое поле и никакой практической видимости на сотню шагов. Здесь воздух чист. Носом потянешь — ни запаха, ни гари. Только осевшая ранее копоть першила в горле.

— Где заночуем? — спросил я старшину, — Дома все маленькие. В один дом все не влезут.

Старшина не успел ответить. Кто-то из стоявших сзади солдат чиркнул спичкой и решил закурить. На мелькнувший огонь из темноты, со стороны открытой дороги сразу полоснул пулемёт горящими трассирующими пулями. Пули шли выше над головой, на уровне крыш, и я решил 030, что ложиться не надо. Старшина Сенин тоже остался стоять, сопровождая их взглядом. Мы смотрели вперёд, туда, где дорога уходила в темноту и резко опускалась вниз. От туда, из низины в нашу сторону летели горящие 031 пули. Следом за первой очередью, ещё несколько длинных очередей разрезали темноту и задребезжали по 032 соседней железной крыше. Мы невольно пригнули головы, но остались стоять. Было слышно, как ударили они и завизжали по кровельному железу.

Но что в этом обстреле было странного и необычного? Ни окрика — «Стой! Кто идёт!», — ни других русских слов 033, ни окрика. Я не подал своим солдатам команду — «Ложись!». Всё произошло само собой в одно мгновение. Солдаты увидели пули, быстро отбежали назад и теперь, прижав животы, лежали в придорожной канаве. Мы со старшиной стояли и смотрели, откуда бьёт пулемёт.

— Кто это, немцы или наши? — сказал я вслух глухим негромким голосом, — Если это наши, почему не окликнули, как положено и бьют без разбора по своим?

— Это немцы, товарищ лейтенант! — сказал старшина хриповатым басом, — Они могли подойти к городу по железной дороге со стороны Оленино! 034

Я поднялся по ступенькам на открытое со всех сторон крыльцо и решил с высоты посмотреть, откуда бьёт пулемёт. Они не должны меня видеть в темноте, решил я, прямое попадание почти невозможно.

Старшина оглянулся назад, он что-то сказал лежавшим в канаве солдатам. Солдаты по возрасту все были гораздо старше меня. Их жизненный опыт подсказал им, что здесь стоять нельзя, 035 можно схлопотать пулю. 036 Они сразу отбежали назад и спрятались в канаву. А я, на то и лейтенант, чтобы стоять на крыльце и смотреть вперёд на дорогу. Я должен решать, что делать дальше.

Мы со старшиной переждали обстрел, хотя каждый из нас мог получить шальную пулю в живот 037, возьми пулемётчик прицел несколько ниже.

Под пулями мы были впервые и естественно не совсем понимали, как они убивают людей. У нас при себе даже перевязочных средств не было. При отправке из Москвы все думали и полагали, что по прибытии на фронт нам их выдадут и всем обеспечат. Но обстановка сложилась так, что мы остались без перевязочных средств.

Мы стояли по-прежнему и смотрели в темноту, я на высоком крыльце, а старшина на четыре ступеньки ниже.

— А может это наши? — спросил я старшину, спускаясь по ступенькам на землю.

— У наших, лейтенант, я трассируюших 038 не видал.

Мы стояли в раздумьи, молчали и не знали что делать. Посвист пуль на время прекратился. Но вот пули снова со звоном ударили по крыше и заставили нас пригнуться 039. Первый раз над моей головой повизгивали настоящие пули. Они издавали какой-то противный дребезжащий звук. Я не представлял себе, что они могут вот так просто царапнуть и лишить жизни человека. А солдаты мои разбирались в этом 040 лучше меня. Они сразу прикинули, что соваться вперёд им не следует.

Я видел впереди, как пули, пролетая над самым бугром, цепляли за землю и веером разлетались вверх и в разные стороны. 041 Пулемёт ещё раз полоснул в нашу сторону, пулемётчик видно хотел взять прицел чуть ниже, 042 но впереди на мощёной дороге веером вырос горящий сноп трассирующих пуль. Они, ударяясь о камни дороги и летели веером вверх. Мне стало ясно, что мы находимся в мёртвом пространстве. Стоим в таком месте, в промежутке местности, куда пули не залетят. Старшина видимо тоже подумал об этом.

— Но позвольте спросить? — обратился я мысленно сам к себе. Как они тогда могли увидеть огонь зажжённой спички или папироски, если пулемёт задевает пулями за камни на дороге, когда пытается взять прицел несколько ниже? Кто-то у них там стоит во весь рост и корректирует огонь пулемёта, а пулемётчик стреляет из положения лежа. Пулемёт явно хочет нащупать нас и пытается пустить очередь под основание дома, но это ему не удается.

Мы отошли с Сениным от крыльца, пули теперь грохотали по железной крыши с нашей стороны. Не зная, что делать и что предпринять, я в нерешительности стоял за углом дома и думал. Я смотрел на дорогу и вспоминал подходящий пример из учебной практики в военном училище, но ответа для себя не находил. Не могу же я позорно бежать от первой встречной пули или очереди из пулемёта.

Я оглянулся назад. Солдаты больше не курили. Их лица из-под касок торчали над канавой. На лицах у них было недоумение.

— Что он ждёт? Чего он собственно хочет?

— Нужно скорей уходить! А он стоит и тянет время!

— Возьмёт, да ещё прикажет, — «Вперёд по-пластунски!».

Но, к сожалению, было темно, чьи это были лица, по фамилиям назвать я не мог. А по делу, нужно было бы знать 043 своих солдат, кто из них в канаве боязливо пригнулся.

Стрельба прекратилась. Я точно заметил, откуда бил пулемёт. Бугор, за которым скрывалась дорога, был ближе к немецкому пулемёту, чем от меня. Я мог его достать настильным огнём, взяв прицел по летящим навстречу пулям. Я мог срезать тех, кто стоит во весь рост около пулемёта 044.

— Старшина! — сказал я твёрдо, — Ручной пулемёт на крыльцо быстро!

— Что вы, товарищ лейтенант! Мы перевязочных средств не имеем!

— Давай пулемёт! Тебе говорят! Я буду сам стрелять! Пулемётчика оставь у забора!

Солдаты в канаве попятились назад.

— Я потом себе всю жизнь не прощу, что на глазах у всех немецкого пулемёта испугался!

Старшина позвал пулемётчика, взял у него из рук ручной пулемёт, поставил его на крыльцо, положил рядом диск, набитый патронами и отошёл за угол дома.

— Правильно сделал, — сказал я, ложась на крыльцо, — Рисковать сразу вдвоём совсем не надо.

Я поставил планку прицела на нужную дистанцию, ударом ладони вогнал диск под защелку в патронник, закинул за локоть ремень, прижал приклад пулемёта к плечу и щеке, и стал спокойно ждать появления трассирующего огонька над переломом дороги. 045 Из стрелкового оружия 046 я стрелял отлично. Я долго ждал появления трассирующего огонька 047 и вот он мелькнул наконец в темноте, и я нажал на гашетку.

Пять пуль, ещё пять и снова короткая очередь в ту сторону. Прицельный огонь нужно вести короткими очередями, успокаивал я сам себя.

— Веди огонь прицельно, спокойно, не торопись! — говорил я сам себе, пустив под обрез дороги ещё три короткие очереди.

— Товарищ лейтенант! Пулемёт замолчал! Заткнулся при первом же вашем выстреле! — пробасил старшина, выходя из-за угла дома.

Я даю ещё три короткие очереди, вглядываюсь и чутко вслушиваюсь в темноту, и подымаюсь с крыльца. Я велю старшине забрать пулемёт и отдать пулемётчику.

— Ну вот, старшина, теперь полный порядок! Теперь у меня на душе благодать и покой! Как это тебе лучше выразить?

— Теперь можно спокойно топать обратно и искать другую дорогу!

— Но с солдатами нашими мы с тобой горя хлебнём!

— Попомни мои слова!

И действительно, старшина потом с ними попал в плен, а мне эти слова надолго запомнились.

У меня было хорошее настроение. Я заставил замолчать немецкий пулемёт. Хотя, по сути дела, я ничего особенного не сделал.

— Пошли назад! — подал я команду, повернулся обратно и пошёл вдоль забора. Возможно, немцы успели переправиться через Волгу и подобраться, к городу с этой стороны. Не по своим же я стрелял?

Солдаты вылезли из канавы, разогнули спины, закинули через плечо 048 свои винтовки, и пошли, скобля набойками сапог по мостовой.

— Ну и трусливы же они, — подумал я, искоса посматривая в их сторону. У всех солидный возраст и внушительный вид. Когда не стреляют, они говорят, рассуждают 049 обо всём уверенно и 050 даже настырно. Наверное, чем меньше знает человек, тем больше он в своем мнении уверен. И это идут, скобля сапогами по мостовой, мои солдаты, с которыми мне завтра начинать настоящую войну. Услышали повизгивание пуль, — и попрятались! 051

А может я зря, может я не прав? Возможно, я ошибаюсь? У них сейчас действительно усталый и замученный вид. Ведь мы без малого прошли километров семьдесят и за сутки на марше ни разу не присели. Мы шли весь вечер, всю ночь, и потом весь день. Теперь уже ночь, и теперь ещё конца дороги не видно! Они просто устали и валятся с ног, вот и завалились в канаву, чтобы отдохнуть. Я помоложе и держусь на ногах, а для них полежать в канаве, — давно желанный отдых.

Как считать этот обстрел? Началом войны? Боевым крещением? Или первым испугом? Сорокалетние солдаты мои не только не захотели вести перестрелку, но и по их твёрдому убеждению они должны воевать только в подземных ДОТах. Они никак не предполагали попасть простыми солдатами, стрелками, в пехоту. Годными к строевой службе они себя не считали, потому, как они были отобраны сидеть под землей 052. На поверхности земли могли воевать я, старшина Сенин и солдат Захаркин. Все остальные были специалисты и могли обслуживать только подземную технику. Их и на фронт отправили с тем, чтобы сидеть в укрепрайоне, а не бегать 053 наперевес с винтовками, и под пулями кричать, — «Ура!». О многом передумал я тогда, шагая по тёмным улицам Ржева.

Завернув за угол, мы пошли обратно в город. Через некоторое время мы добрались до другой мощеной улицы, уходящей на север 054. По ней мы свернули в темноту, и пошли по новому направлению.

В городе по-прежнему было безлюдно, безмолвно и тихо. Только звонкие удары стальных набоек солдатских сапог раскатисто и резко гремели по каменной мостовой.

Я иду и разглядываю фасады домов, дубовые ворота и глухие заборы. Я шагаю по середине булыжной 055 улице, смотрю по сторонам и пытаюсь понять, что собственно особенного и примечательного в облике этого города. Куда девалось пятидесятитысячное население города? Через два дня дома, улицы и весь город исчезнут в огне, и образ старого города останется лишь в памяти живых людей. Совсем недавно здесь бурлила настоящая жизнь и кипели людские страсти. Дни уходили в заботах и труде. В домах жили люди, в печах кипели чугуны, на плитах шипели сковородки, на углях пыхтели самовары, скрипели половицы, хлопали двери, на веревках висело белье, у сараев кололи дрова и складывали их вдоль забора в поленницы, по улице грохотали телеги. И что характерного? Куда не взгляни, кругом одноэтажные, деревянные с глухими заборами собственные дома и ворота, запертые на засовы и запоры. Окна домов плотно закрыты двухстворчатыми ставнями. Стекла берегут или воров опасаются?

Стоят среди них и ветхие, совсем покосившиеся домишки, крытые дранкой, позеленевшей от времени. Крыши у некоторых из них поросли мелким мхом, похожим на бархат.

Ржев разнолик. Но большая часть домов ещё крепка и на совесть сколочена. На улице стояли и двухэтажные деревянные жилые дома. В них, по всему, видно, жили рабочие люди. Дома эти фасадами выходили прямо на улицу, окна у них были настежь раскрыты, двери болтались на обвисших петлях. В домах гуляли сквозняки и ветер, на улицу доносились изнутри разные запахи 056. Пахло жильём, кухонной утварью, керосиновой гарью, чем-то кислым, вроде прокисшей вареной картошки или квашеной капустой. 057 Мы уже целые сутки ничего не ели, от этих кухольных запахов мутило сознание, подкашивались ноги, урчало в животе.

Старшина Сенин настояний злодей! Зря он тогда на пожаре обругал старательного солдата Захаркина. Из раскрытого окна явственно подуло запахом квашеной капусты. Вот сейчас бы щец со свининкой? Вся бы усталость прошла!

Старшина Сенин шагает рядом. Он потягивает из кулака папироску и молчит. Вот и он повёл носом в сторону открытого окна, мотнул головой как бык, но ничего не сказал. Молчат и солдаты, улавливая запах.

Ладно! — решаю я. Не буду на счёт кислых щей разговор заводить. У старшины нюх лучше, чем у меня. Когда мы подходили из-за Волги ко Ржеву, света и самого пожара за лесом не было видно. Старшина тогда повернул ко мне голову и сказал:

— Пахнет гарью, лейтенант! Город Ржев где-то рядом, должно быть горит.

Я шёл тогда по дороге и запаха гари не чувствовал. Вот и сейчас, проходя мимо раскрытых окон, в нос мне ударил запах подгорелой картошки на сале. Старшина покрутил носом, потёр ладонью за ухом, помял небритый подбородок, взглянул сердито в ту сторону и, глубоко вздохнув, молча ускорил шаг.

— Братцы, съестным пахнет! — сказал громко кто-то из солдат.

— Топай, топай! — услышал я голос Захаркина, — На меня за ложку орали! — А сами? — Чуть палёной картошкой запахло, слюни 058 потекли!

— Не отставать! — басом крикнул старшина.

Солдаты прибавили шагу и сразу как-то сгорбились и приуныли.

Не все жилые дома одинаково серые и друг на друга похожие. Фасадами смотрят на улицу коммунальные. А частные и собственные в основном прячутся за заборами. У ветхих домишек завалинки из земли, а совсем древние и полуразрушенные опустились в землю и вросли по самые окна в неё. Века простояли, а теперь наравне с другими доживают свой последний день.

Улица, улица! Всё здесь притихло и ждёт приближения огненной бури!

Дома, как живые люди. Они разные на характер, на вид, и на манер: серые, темные, гладкие и корявые, сгорбленные и прямые с могучей красой и осанкой, по виду вроде, как наш старшина. Все они разные и вместе с тем чем-то похожие, по виду своих крылечек, наличников, дверей, и окон.

Все они были когда-то заново срублены 059 Много лет простояли, служили людям, были для них родными. У многих людей прошло здесь детство и юность, незаметно и тихо протекла целая жизнь. У каждого здесь свой уголок, своя на ощупь знакомая калитка, распахнутая на улицу дверь, скрипучая лестница или половица, небольшая комната и дешёвые обои на стене.

Здесь в рамке 060 под стеклом на стене висят фотографии, когда-то здесь живших людей, все они давно ушли из этой жизни, не оставив свой след на земле. Вон открытое окошко с ситцевой занавеской и горшком герани на окне. Всё это сегодня стоит и ждёт 061 последнего часа. Всё завтра сгорит, превратиться в кучу серой золы и ненужного пепла. Не станет ни города, ни знакомой улицы, ни родного дома, где раньше был и жил человек. И будут они потом лишь являться человеку во сне. Родного дома ему никогда не забыть!

Пожар где-то сзади бушует и ревёт. Пламя вдоль улиц движется всё быстрее.

А может, в этих домах окруженных заборами сидят и затаились живые 062 люди? Ну скажем, владелец дома — бывший торгаш, или с частным патентом ломовой извозчик, скопивший золотишко, или какое другое добро. Сидит он внутри и ждёт перемены власти. А раз мы идём и стучим сапогами по мостовой, значит власть ещё на месте и 063 не переменилась.

Сгорите вы отступники живьём вместе со своим добром, если в ожидании новой власти вы будете настойчивы и упорны. Нельзя предавать свою землю и русский народ. Напрасно вы затаились и заперлись на засовы. Крыша и стены дома, заборы, окна и двери нагреются незаметно, пламя охватит всё разом кругом. Сгорите вы в страшном огне, и пикнуть не успеете.

Солдаты идут по булыжной мостовой, гремят стальными подковами среди безмолвия ночи.

Зря они скрываются и прячутся от нас. Мы простые солдаты и такие же русские люди. Нас тоже ждёт неизвестность. Нам нужно только спросить, куда ведёт эта дорога? У нас нет сил стучаться подряд в каждый запертый дом 064 и спрашивать о дороге. И не знают они того, что в «Великой Германии» собственность охраняется законом только, для немцев. А остальные, другие и прочие нации подлежат ликвидации вместе с добром. Нам, солдатам войны чужого добра и барахла не надо. Нам, как нищему, пожар во Ржеве не страшен. Солдату винтовка ремнём натерла плечо, мешок вещевой, набитый патронами лямками режет шею. Так рассуждал я, шагая по мёртвому городу.

Улица, улица! Пустынна ты и тиха! Дрожишь ты и колеблешься в отблесках пламени пожара и темени ночи! Что будет завтра с тобой при ярком солнечном свете? Мы, те последние, кто шагает по твоей мостовой!

На углу двухэтажного дома, прямо на мостовой, вниз лицом лежал человек в солдатской шинели. Он лежал и не шевелился.

До сих пор мы ни разу не видели убитого. И это, для нас было конечно ново и необычно. Солдаты все сразу обступили его. Они стояли и смотрели на него сверху и глазами искали темные следы крови на мостовой. Каждый по-своему думал и представлял, как это случилось, и как смерть настигла его. Вот они трассирующие, горящие в темноте свинцовые пули. Одна такая быстрая и проворная, как маленькая пчёлка прилетела, ужалила, и нет человека, и солдата не стало! Осталась шинель, сапоги и бесформенное тело убитого, лежащее на мостовой.

Это был простой рядовой солдат, в помятой шинели, без поясного ремня, без каски и пилотки на голове и без своей солдатской винтовки.

Многие из наших стариков, поглядев вниз, обнажили свои головы. Они стояли над мёртвым телом солдата и как это принято некоторое время молчали.

Старшина Сенин подошёл к толпе, растолкал солдат, подался вперёд и нагнулся над трупом.

— Что он там нюхает? — подумал я, — Хочет по запаху определить, давно ли убили?

Старшина подхватил, лежавшего на животе, за рукав и потянул на себя, перевернул его осторожно на спину. И тело солдата вдруг вздрогнуло и стало дышать. Он промычал что-то невнятное и у всех сразу вырвалось — «Живой!».

Старшина наклонился ещё ниже и недовольно повёл в сторону носом. Затем он выпрямился, хмыкнул себе под нос, покачал головой и повернулся ко мне.

— Он, товарищ лейтенант, пьяный! — пояснил старшина, поглядывая на солдат.

— Вот это гусь! — протянул кто-то.

Старики недовольно стали натягивать пилотки и каски.

— Узнать бы, где брал?

— Сам видишь, от него слова не добьёшься!

— Мычит от удовольствия!

— Наверно думает, что это жена его толкает! — заговорили солдаты.

Лежачего потрясли ещё раз за рукав, но кроме протяжного, — «My!» — от него ничего не добились. Он был в непробудном состоянии.

Я подошёл к старшине, посмотрел на лежащего забулдыгу и обратился к своим солдатам:

— Кто понесёт? — Нельзя бросать человека в горящем городе!

Солдаты стояли, смотрели на пьяного и упорно молчали. Я понимал. Каждый из них до предела устал. Никто не знал, сколько осталось шагать по городу. Нести на себе пьяного никто не хотел. Я не стал настаивать и принуждать их к этому. Каждый был на ногах уже больше суток. Они двигали ногами по мостовой, словно переставляли чугунные чушки. Ноги у всех отекли, коленки не гнулись. А тут ещё на себе нести такой груз.

Я ещё раз обвёл всех солдат вопросительным взглядом, увидел их понурые, осунувшиеся и почерневшие лица, отошёл на середину мостовой и решительно сказал, — Пошли!

Солдаты облегченно вздохнули и сразу заторопились. Только что они перед ним стояли с обнажёнными головами, а теперь живой он стал им в тягость, и не нужен.

Освещённые всполохами пожара дома и заборы снова поплыли назад. Отблески пламени и вспышки пожара иногда прорывались сквозь черные тучи дыма.

Через некоторое время под забором мы увидели ещё одного упившегося солдата. Этот удобно лежал на мягкой траве и храпел, как говорят, на всю «Ивановскую». Будить и толкать его солдаты не стали.

На углу тёмного переулка лежали ещё двое мертвецки пьяных солдат. Один устроился на крыльце, а другой, как бы чином пониже, валялся на земле в ногах у верхнего.

Хорошо, что мы не понесли на себе того, первого! Тут нужен целый обоз, чтобы собрать всех пьяных и вывести из города! Ничего! Подберётся огонь, клюнет им жареный петух в задницу, сразу отрезвеют и вскочат на ноги!

— Мы идём по верному следу! — говорит мне старшина.

И действительно, завернув за угол мы подошли к раскрытым железный воротам. На полукруглой вывеске из металлической сетки, обрамленной литыми завитушками и вензелями, красовалась рельефная надпись, — «Ржевский спирто-водочный завод». А ниже под ней и гораздо мельче и тоже литыми буквами было указано, что основан 065 в 1901 году.

Солдаты задрали носы, из под касок не очень видно, и стали читать надпись на вывеске. Я приказал стоять всем на месте и к открытым воротам не подходить.

— Читайте издалека! Котелки не отвязывать!

— У меня плохое зрение, товарищ лейтенант! — пробасил верзила солдат хриплым голосом.

Я отстегнул кобур, вынул наган, перебросил его в руке, как это делают в кино на экране, и погрозил стволом в его сторону.

— Ты у меня сразу прозреешь! — Отойти всем к забору, с тротуара никому не сходить!

Солдаты послушно и нехотя попятились все к забору.

— Еле ноги волокут! А туда же! — Учуяли спиртное и губы развесили! На спиртное, видать, у вас губа не дура! — Только сделай кто шаг вперёд, уложу на месте! — Я не шучу! Это всем понятно? — Вам видно мало четверых, которые валяются на улице? — В разведку пойдёт старшина. Разрешаю ему взять с собой одного солдата! А вы стойте на месте, смотрите на вывеску и нюхайте издалека! И не курить никому! А то от одной спички на воздух взлетите!

Старшина позвал с собой солдата Захаркина. Старшина и солдат, которому теперь было оказано особое доверие, скрылись в проходе железных ворот.

Я понял сразу, что солдатам нужно выдать определенную порцию водки. Пусть немного оттает солдатская душа, и отойдут одеревеневшие ноги. Грамм по сто пятьдесят, не больше, прикажу старшине выдать каждому. И без всякой личной инициативы с их стороны, когда придём на место ночевки.

Наш командир роты старший лейтенант Архипов, которого теперь не было с нами, осудил бы меня. Я дал старшине по сути дела молчаливое согласие. «Додуматься надо!» — сказал бы мне старший лейтенант, — «Взял и разрешил старшине отправиться за спиртом!». Но попробуй, не разреши, удержи их насильно, — говорил мне внутренний голос. Они ночью, когда все уснут, потихоньку уйдут и напьются 066, как следует. Накачаются до потери сознания, потом их бегай, ищи, собирай 067. Трудно знать наперёд, что это за народ и на что они 068 способны?

Больше месяца вместе и ни одного из них как следует, не знаю. Приглядываться — приглядываюсь. Но и жду от любого какой-нибудь выходки. Кто из них надежный? А кто всю жизнь разгильдяй? Возраст тут не причем. Все зависит от привычек и характера человека. Пусть лучше идут за ведром со спиртом, как телок за ведром с пойлом.

А на счёт выпивки, они однажды себя уже проявили. В эшелоне, когда ехали на фронт, поезд стоял в Москве на станции в Лихоборах, сумели они тогда незаметно от всех пронести в вагон бутылки спиртного. «Выпей, лейтенант!» — просили они, — «Мы для тебя расстарались, красного церковного кагора достали» — вспомнил я их елейные голоса.

А что собственно с тех пор изменилось? Что, они стали лучше? Почему я сегодня не пресёк старшину? И всё же, лучше им выдать по норме, чем с ними бороться и держать их в узде. Придут на место ночевки, 069 проглотят положенную порцию и сразу уснут. Утром проснутся, а спирта уже нет. Часовых на ночь ставить не буду. Ставь не ставь, всё равно все заснут!

Вскоре из темноты ворот показался старшина, а сзади шёл Захаркин. Он нес в руке ведро, наполненное спиртом. Солдаты, стоявшие у забора, сразу оживились. Куда девалась усталость, они разогнули спины и заулыбались. Рты у них при этом растянулись до самых ушей. Пошли шуточки, прибауточки, и разные непристойные словечки.

— Направляющие! Взять интервал! Шагом марш! — подал я команду, и мы тронулись с места.

Я шёл за дозором, старшина Сенин рядом, а Захаркин с ведром в трех шагах сзади. И когда оживление и солдатские шуточки перешли в общий порыв, я обернулся и сказал,

— К ведру не подходить на пять шагов! — Кто не хочет остаться без водки пусть держит дистанцию! Это мой приказ! И шуточки в сторону!

— Товарищ лейтенант! Разрешите ведро понюхать? А то может старшина, для хохмы туда простой воды налил. А мы идём, как дураки и дистанцию держим.

— Захаркин! — сказал я солдату, — Тебе жизнь дорога? — Отвечаешь головой, если кто из солдат подойдёт к тебе хоть на полметра ближе! Приказываю применить оружие! Стрелять в упор без предупреждения.

— Они у меня к ведру не сунуться!

Захаркин поставил ведро на мостовую, скинул с плеча свою винтовку, перебрал рукой затвор, вогнал патрон в казенную часть, и взвёл предохранитель. И все солдаты сразу поняли, что с Захаркиным шуточки плохи. Захаркин тот самый солдат, над которым смеялись, что он по дороге потерял свою ложку. Теперь во взводе, считай, он был третье лицо. После лейтенанта и старшины, он с ведром был на самом видном месте.

Вот так потеря ничего не стоящей ложки обернулась для него вдруг всеобщим вниманием. Сержанту, командиру орудия не доверили нести ведро, а ему, вечно бывшему у всех на побегушках, оказали такое доверие и особую честь.

Мы вернулись по переулку назад, и вышли на главную улицу. Впереди пошёл дозор, метрах в двадцати Захаркин с ведром, потом я и старшина Сенин, а за нами чуть сзади остальные солдаты.

Я иду по середине улицы и смотрю по сторонам. Нам нужно выбрать подходящий дом для ночлега. Вот такой двухэтажный, думаю я, нам подойдёт, если попадется дальше, то мы зайдём и переночуем. Чувствуется окраина города, но конца улицы ещё не видно.

Мимо проплыли закрытые ставни, глухой досчатый забор и железная крыша. И вдруг в следующем доме через щель двухстворчатой ставни мелькнул огонёк. Я видел довольно ясно, как мелькнул он и погас. Я сразу остановился. Может, мне показалось, — подумал я.

— Вы что лейтенант? Ногу подвихнули? — спросил меня, обернувшись назад, старшина.

— Нет, Сенин! — В окне огонь мелькнул. — Я ясно видел его вот в этой закрытой раме. — Видишь старшина, в доме темно, окна закрыты, ни голосов, ни детского плача, никакого движения, ни шороха. — Кто-то через щель смотрел изнутри, увидели нас, задули огонь, или задернули штору. Услышали наши шаги по мостовой и решили посмотреть, кто там идёт, наши или немцы. Если в этом доме есть живые люди, нам нужно туда зайти и узнать, куда ведёт эта дорога.

— Сейчас все сделаем, товарищ лейтенант!

Старшина подозвал к себе четырех солдат и сказал им, — Пойдёте со мной! Нужно этот дом проверить!

Я сделал три шага назад и стал внимательно смотреть на ставню. Я хотел разыскать ту самую щель, из которой блеснул огонёк, но его больше не было видно.

Старшина подошёл к калитке, подёргал за ручку, калитка была заперта. Ворота тоже были закрыты изнутри на засов. Старшина отцепил от пояса свой тесак, подсунул лезвие ножа под щеколду и потянул калитку на себя. Железная щеколда подалась вверх, нехитрый запор звонко щёлкнул и глухая калитка открылась.

Старшина показал солдатам на запертые ворота, велел им снять поперечный брус и раскрыть ворота пошире.

— Прошу, товарищ лейтенант, дорога открыта!

Обернувшись к солдатам, которые остались стоять на мостовой, я показал им молча рукой на окна и добавил:

— Смотреть в оба и быть начеку!

А сам вместе с четырьмя солдатами и старшиной вошёл во внутренний двор дома. Двор небольшой, кругом обнесен глухим высоким забором. Прямо сарай, справа забор, слева крыльцо в одну 070 ступеньку. Перед нами стена четырехстенного рубленого дома. Окон, выходящих во двор, дом не имеет. Старшина ступил ногой на крыльцо, потянул за ручку двери. Дверь была заперта изнутри на запор. Старшина размашисто и громко постучал кулаком по двери, но на стук никто не ответил.

Нам в голову не пришло, что в доме могли засесть и притаиться ненцы. Мы действовали открыто, ничего не опасаясь, как у себя дома. Старшина повернулся к двери спиной и каблуком сапога ударил несколько раз со всей силой. И на этот раз, на грохот сапогом, никто не ответил. Старшина ударил ещё несколько раз. Но внутри и вокруг по-прежнему было мертво и тихо.

— Возможно, я ошибся? — сказал я старшине.

Но он, как борзая на гоне, ничего не хотел больше слышать.

— Поднести квадратный брус от ворот! — не отвечая мне, приказал он солдатам, — Чего зря время терять! Раз сами не открывают, снесём дверь вместе с петлями и запорами! Они сейчас у нас «попляшут»!

Солдаты подхватили на руках тяжёлое бревно и подали его конец старшине. По команде старшины брус раскачали и ударили в дверь. Первый удар был неудачный. Петли и запоры остались на месте.

— Ну-ка, подали маленько сюда, в сторону! — Ударим вот здесь! — Ну, дружно взяли! Раз, два, раскачали... Приготовились! — По моей команде... Пошёл!

Второй удар пришёлся в расчётное место. Дверь под ударом хрякнула и с грохотом отворилась. Доски, щепки, гвозди, и сломанный запор — всё посыпалось на пол.

— Ну, вот и всё! Полный порядок! — сказал старшина, подавая бревно назад на руки солдатам.

Я стоял перед открытой дверью. Впереди был узкий и темный коридор. Дверь во внутреннюю часть дома была с левой стороны. Между дверью и притолокой видна была узкая цель света. Эта дверь была, кажется, не заперта. А может, хозяева дома предусмотрительно откинули внутренний крюк, полагая, что и эту дверь могут высадить вместе с запорами.

Старшина легонько потянул её на себя. Дверь жалобно пискнула и немного открылась. Двое солдат по указанию старшины быстро встали по обе стороны двери, вскинув винтовки.

Старшина ещё раз потянул за ручку двери, и она тоненьким голоском снова запела. Мы стояли в темном коридоре и смотрели в полуоткрытую дверь. Из темноты коридора, за порогом, была видна освещённая внутренняя часть дома.

Мы никак не ожидали увидеть перед собой зажжёные свечи и горящие лампады. Снаружи, со стороны улицы и со двора, это был обыкновенный бревенчатый серый дом, больше похожий на деревенскую избу. А заглянув во внутрь, в освещенную мерцающим огнём покои, мы увидели что-то похожее на алтарь, на божий храм, на святую обитель.

Посередине комнаты стоял длинный стол. На столе лежали расшитые полотенца, на них караваи хлеба, солонки с белой солью, и церковные просвирки. Не было только на столе церковного кагора, которым когда-то в эшелоне хотели угостить меня мои солдаты. Здесь на столе стояли начищенные до блеска тяжелые бронзовые подсвечники. Они были утыканы тонкими, как гвозди, восковыми свечами. Свечи горели ярким и жёлтым огнём. На ум сразу пришла когда-то знакомая песенка:

— «Помнишь ты ноченьку темную. В тройке мы мчались вдвоем. Лишь фонари, горят одинокие, тусклым и жёлтым огнём…» 01.

Пламя с нескольких свечей слетело, его сорвало воздухом, когда открылась дверь. Теперь они дымили и пускали неприятную вонь. Запах от них был, как от сгоревших отбросов. Мы вошли в дом со свежего воздуха и теперь нам из комнаты в лицо ударил спертый 071 запах человеческих тел. Пахло потом, маслом горевших лампад и церковным ладаном.

Низкая избёнка, где рукой можно достать до потолка, это вам не купол и не своды церковного собора.

— Кругом война, а тут божья благодать! — сказал старшина переступая порог избушки.

В первый момент мы были ошеломлены и даже опешили. Но, оглядевшись и придя быстро в себя, мы смело шагнули вперёд, согнувшись под низкой притолокой двери. Повсюду на стенах и в красном углу висели иконы и на нас с них смотрели святые спокойные лики. Куда не отодвинься, не отойди, взгляд святого повернут всё время к тебе, глаза сосредоточенно смотрят в твою сторону.

— «Центральная перспектива», — подумал я.

Когда-то нам в кружке рисования рассказывали об этом. Перед каждой иконой горящая лампада. Отблеск её пламени тихо колеблется в прозрачном сосуде, наполненным маслом. Большая, красного стекла, в серебряной оправе, лампада горит перед большой иконой в углу. Она подвешена к потолку на трёх ажурных, расходящихся вниз, медных цепях. У окон, вдоль передней стены, стояла широкая деревянная лавка.

Около неё на полу в чёрных покрывалах молились монашенки. Лица их были скрыты чёрными накидками, но из-под них торчали носы, костлявые подбородки, и покрытые морщинами губы. Богомолки молча шевелили губами и раз от раза, как по команде, крестились и отбивали поклоны.

Они не повернули головы, когда мы вошли. Они не шевельнулись и не вздрогнули, когда мы переступили через порог их обители. Они не повели даже глазом, когда мы подошли вплотную к столу. Они ещё с большим старанием, рвением и усердием стали креститься, желая пробить деревянный пол своими лбами. Так, во всяком случае, мне показалось.

— Ну, божие коровки! Почему дверь не открывали? — сказал старшина, рявкнув своим могучим басом.

Даже пламя свечей заметалось в подсвечниках и лампадах. Но богомолки не ответили и даже не вздрогнули от его громогласного баса. Они только перестали креститься, замерли, оцепенели, и закатили кверху глаза.

Старшина подошёл ближе к столу, оттопырил большой палец, надавил на круглую буханку чёрного хлеба, и сказал:

— Теплый ещё и совсем свежий! Он собрал со стола несколько буханок хлеба на согнутый локоть, взглянул на меня и передал их стоящему сзади солдату.

— У нас хлеба нет! Солдаты грызут сухари. По три сухаря осталось на брата. А тут хлебом и солью немцев собрались встречать!

— Мне нечем кормить солдат! — обратился ко мне старшина, как бы оправдываясь.

Богомолки не только не взглянули на него, они сделали вид, что ничего не видели и ничего не слышали. В мёртвом горящем городе мы столкнулись с онемевшими существами. Перед нами в свете горевших лампад мрачно мерцала гнетущая средневековая картина. Старушки, от которых веяло неотвратимым потусторонним миром, сидели в избе со спёртым могильным воздухом, с противной примесью горящего в лампадах масла и затхлого жира свечей.

Используя наше молчание, старуха, что стояла на коленях впереди ближе всех к висевшей в углу большой иконе, затянула глухим грудным голосом какой-то молебен.

— «Внемите люди закон божий. Внимайте себе, бдите и молитеся. Стойте в вере неподвижными. Мужайся и крепитеся сердце ваше. Блюдетеся от еретиков. Стерезитеся от иже развратников веры. Мужаитеся, да и крепитеся сердце ваше, вси уповающи на господа бога нашего...».

— Чего она там мелит, старшина? — обратился я к Сенину, — Ты в молитвах чего понимаешь?

— Священным текстом напутствует своих богомолок, — Говорит, берегитесь еретиков. Требует от них твердости духа, — Она у них, вроде как старшая.

— Вроде как ты, — старшина!

Солдаты, стоящие в избе и на пороге, дружно засмеялись. Старуха умолкла, услышав раскатистый смех и наши голоса. Но как только хохот утих, и мы замолчали, она снова запричитала:

— «Господи, перед тобой все желание моё! В делах руку свою увязе грешник!».

— Это она про нас лопочет? Грешниками нас называет? — сказал я, — Нехорошо бабка! Сама русская, православной веры, стоишь на коленях перед святой иконой, богу молишься! А нас солдат-защитников русской земли грешниками называешь! А по всем приготовлениям сразу видно, кого ты божий человек здесь поджидаешь! Немцев, — врагов наших! Попомни мои слова! Бог тебя за это накажет! Сгоришь ты в страшном огне! И не позже, чем завтра, останется от вашей обители пепел и зола! И немцев не дождетесь!

Старуха чуть вздрогнула, часто закрестилась, и сразу обмякла. Она осела всем телом на пол. А богомолки с испуга вытаращили глаза.

Одна из них, распластавшись на полу, вдруг всхлипнула и заголосила. Старшина, стоявший рядом, крякнул в кулак, откашлялся, и рявкнул на неё раскатистым басом. Да так решительно и громко, что свечи в начищенном подсвечнике погасли, а в большой лампаде с красным стеклом, висевшей в углу, колыхнулось и забилось горевшее пламя.

Писклявая богомолка мгновенно поперхнулась и тут же умолкла. Визгливый и жалобный голос её, как ржавая дверная петля, застрял где-то в горле. В избе на некоторое время воцарилась тишина. Слышно было сиплое дыхание тощих старух, видно было, как от общего дыхания мерно колебалось пламя в лампадах.

Прошло несколько безмолвных секунд. Старушки несколько оправились и оживели, они начали креститься, но голоса не подавали. Под чёрными одеяниями видны были их костлявые спины, заостренные затылки и впалые дуги глаз.

Я обошёл комнату, окинул взглядом углы, заглянул за печку, вернулся на место, и сказал:

— Может они здесь где немцев прячут?

Чёрные богомолки склонились ещё ниже.

— Куда ведёт эта дорога? — обратился я к передней старухе.

— Вы что глухонемые? — гаркнул за мной старшина, — Вас лейтенант спрашивает! А они и ухом не ведут!

Старушки склонили головы ещё ниже.

— Товарищ старшина! — обратился солдат, стоявший у порога, — Разве вы не видите, они нас просто дурачат. Думают, что своими молитвами нагонят на нас дурман. Вон, как энта старуха бельмами косит. Разрешите, я им из винтовки разок по лампадам пальну? И солдат заклацкал затвором своей винтовки.

Богомолки поняли, что простой солдат долго ждать не будет. Они оторвали головы от пола, перекрестились на всякий случай, и зашипели на свою предводительницу.

Та легонько поднялась с пола, машинально рукой поправила платок на лбу, провела пальцами по щекам и подбородку, повернулась к нам лицом, и обвела нас внимательным и строгим взглядом.

Перед нами стояла складная и крепкая пожилая женщина, высокого роста, широкой породистой кости, прямая, с крупными и даже приятными чертами лица.

И что самое главное, с умными и проницательными глазами. Взгляд её был уверенным и даже немного добрым. Мы были удивлены. Похожа oнa была на властную игуменью, которая в этой тесной обители строго держала своих божих послушниц.

— Хватит в молчанки играть! — пробасил, не повышая голоса, старшина.

Она окинула его мощную фигуру одним и всепонимающим взглядом. Она на секунду задумалась, смотря на него и повернулась ко мне.

— Куда ведёт эта мощёная дорога? — переспросил я.

— На Старицу и на Торжок! — ответила она достойно ровным голосом, — У деревни Тимофеево будет поворот налево. Если пойдёте прямо — попадете на Старицу. Там немцы уже три дня. Вам нужно повернуть налево, пойдёте на Торжок 02.

— А далеко до Тимофеево?

— Нет, не далеко! Версты четыре будет.

— Смотри, не соври! — вмешался в разговор тот солдат, стоявший у порога, — А то вернёмся назад, разнесём твой божий теремок. Мокрого места не оставим!

Я не стал одёргивать его и промолчал. Мне было интересно, что старуха ответит.

— Правду говорю! Вот тебе крест! — и старуха повернулась к иконе и старательно перекрестилась.

Богомолки на полу тоже осмелели. Переглянувшись между собой, они стали рассматривать нас с нескрываемым любопытством. Уж очень им понравился наш старшина. Он был действительно представительным мужчиной. Косая сажень в плечах!

— Ну, райские пташки, божие создания! Как вам только не стыдно! Русские люди, а ведете себя как предатели! Ведь вас за эти приготовления перед строем солдат мало расстрелять! — сказал старшина, на которого они все смотрели.

— Вот на прощание мои вам слова! — сказал он.

И мы направились к двери.

— Я, пожалуй, хлеб остальной со стола заберу, товарищ лейтенант, — У нас хлеба на дорогу маловато. А идти завтра наверно придется далеко.

Я обернулся, посмотрел через открытую дверь на освещенный стол и велел забрать хлеб, для солдат на дорогу.

— Остальное не трогай! Пусть сидят и молются! Чёрт с ними с этими убогими старушками!

С этими словами я выпроводил солдат на крыльцо, подождал старшину и велел прикрыть обе входные двери. А выйдя со двора на улицу, я с силой захлопнул калитку, дав им понять, что мы покинули двор. Железный запор глухо звякнул, и калитка сама заперлась изнутри.

Когда я вышел на улицу, заговорили стоявшие на мостовой солдаты.

— Немцев хлебом и солью встречают!

— Поджечь их надо!

— Плеснуть пару кружек спирту и поджечь с двух сторон! — подсказал другой.

— Вдарить из пулемёта по окнам! — добавил третий.

— Жить захочешь, крест на шею повесишь! — заметил голос из темноты.

— Небось, припрятал серебряный или оловянный.

— Тоскаешь покуда в тряпице, чтобы старшина или лейтенант не заметили!

Этот умолк, а другой продолжал,

— Сдуру и в старух можно из пулемёта пальнуть. Храбрости на это не надо. Небось, когда лейтенант из пулемёта по немцам стрелял, ты в канаве на брюхе сзади ползал.

— А то, где же! — подтвердил кто-то.

Я подал команду. Мы тронулись. Разговоры сами собой прекратились.

Только что мы видели людское суеверие и темноту. Не по своей воле собрались они в этой избе. Война загнала их туда, страх в одиночку оказаться перед немцами. Отдельно каждому не под силу одолеть свои сомнения и страх. Сказать всегда просто! Со стороны всегда легко!

Кому и зачем нужны эти немощные и одинокие старухи? Уйди они сейчас из дома, брось свой ветхий скарб, выйди на пустую дорогу! Ясно одно, что многие теперь по дорогам и лесам мечутся, не зная, что делать, куда податься, где приложить свою голову, где опору найти!

Миновав несколько домов и заборов, мы вышли на окраину и остановились около двухэтажного деревянного дома. Осмотрев его кругом, мы пришли к выводу, что дом вполне годиться нам для ночлега. Вход со двора. На второй этаж ведёт прямая скрипучая лестница. В доме мы можем уместиться все, на втором этаже. Весь взвод тут же поднялся наверх, и солдаты с ходу повалились на пол. Теперь никого из них на ноги не поднять.

— Захаркин!

— Слушаю вас товарищ старшина!

— Посмотри там за печкой какую посудину! Нужно за водой на колонку сходить!

Захаркин подал старшине пустое ведро. Тот оглядел его, повертел перед глазами, понюхал, и сказал, — Годиться! — Колонка напротив! Давай за водой, да гляди побыстрей!

Солдат, громыхая тяжелыми сапогами по деревянным ступенькам лестницы, скатился вниз и вскоре вернулся с наполненным ведром.

— Дай попить! — накинулись на него солдаты.

— Я для старшины...

Но ведро уже пошло по рукам. Захаркину ещё раз пришлось бежать на колонку.

Я смотрел на солдат и думал, что будет завтра, когда подниму я их на ноги. Подам команду выходить, а они останутся лежать на полу?

Старшина из ведра черпал кружкой спирт, опускал стакан 072 в ведро с водой, заполнял кружку водой до краев и наливал теплую смесь в стеклянную стопку. Каждый поднимался с пола, подходил к старшине, получал из его рук установленную норму, опрокидывал, и довольный возвращался на место.

— Подходи следующий! Кто не причащался? — басил он, как дьяк на церковной паперти.

— Ты вроде той игуменьи! — сказал я, — Напутствуешь свою братию в твердости духа на сон грядущий!

— На добавки не рассчитывай! — пропел он басом, — А то я вижу, кой-кто губу оттопырил!

— Правильно, старшина, лучше на завтра оставим, перед дорогой на посошок полагается, — подсказал кто-то.

Оделив всех по одной порции, старшина подошёл к раскрытому окну и одним махом выплеснул из ведра остатки спирта на мостовую. Кто-то из солдат громко ахнул, а другой застонал. Третий сказал, зевая,

— Братцы, чистый спирт течёт по мостовой рекою. Бери котелки, черпай, кто сколько хочет!

На этом со спиртом всё было покончено. Входную дверь внизу заперли на засов. По лестнице спустили кухонный шкаф и приперли им двери. Сверху поставили табуретки. Поверх табуреток положили скамейку и для большего грохота на неё водрузили два больших чугуна.

Я рассчитал так, — Если немцы ночью подойдут и откинут дверную защелку, то всё сооружение с грохотом обрушиться на них и мы, услышав грохот, вовремя сумеем вскочить на ноги. Но я почему-то надеялся, что немцы ночью в город не подойдут и всё обойдётся без грохота. Ведь мы тоже шли по улице и не лезли в каждой запертый дом.

Я махнул рукой и подал команду — «Отбой!». Солдаты были довольны, что никого не поставили в караул.

Старшина устроился на диване, а мне, как старшему по званию, отвели двуспальную кровать, покрытую белым коньёвым одеялом.

— Он у нас один! — сказал старшина, — Пусть последний раз поспит на перине! — Когда ещё вот так придётся ночевать?

Я положил в ноги шинель, чтобы не испачкать сапогами белое одеяло, сбросил на пол гору пуховых подушек и велел их разобрать солдатам. А сам, не раздеваясь, повалился в кровать.

Постель была мягкая, и я провалился в перину. Вздохнув один раз глубоко, я закрыл глаза, и передо мной снова засветились и замигали свечи и лампады. Там среди богомолок, как я тогда успел заметить, не все были старые и сморщенные, как старухи. Я увидел среди них одно чистое и гладкое лицо. Из под чёрного платка видны были округлые щеки. Она хотела повернуть голову и посмотреть на старшину, но на неё тут же шикнули, она послушно согнулась и затерялась среди чёрных платков.

«Разрешите, товарищ старшина, я им пальну из винтовки?», — перебирая в памяти, вспомнил я голос солдата, и тут же заснул.

Война, это не игра и не забава. Война это страшное горе, для многих тысяч и миллионов людей. Лично, для нас этот период войной ещё не начался. Мы отступали и не испытали тогда на себе нечеловеческих лишений, страданий, несправедливости, мук холода и голода, смертельной тоски и настоящего страха, вшей, крови, и самой смерти. Всё это придёт потом и для каждого в разное время. Для одной солдатской жизни хватит недели, для другой несколько месяцев, а на плечи третьей смертельный груз ляжет на весь последующий период войны, — «Каждому своё!». 073 Мы до сих пор держались друг друга и шли все вместе 074.

Я рассказал только то, что сам пережил за эти дни. В памяти свежо сохранились и все последующие дни войны. 075

Мы договорились со старшиной встать пораньше. Нужно было после ночи осмотреться кругом. Нам, в городе оставаться нельзя. В любой момент может измениться ветер и перекинуться пламя. К окраине могут подойти немцы с танками.

Ночью они в город не пойдут. Для танков и машин пылающие узкие и кривые улицы опасны. У нас тоже нет уверенности в себе. Мы не знаем обстановки и у нас нет карты. Мы не знаем, где находятся наши войска и куда нам следует идти. У нас нет перевязочных средств, если кого из нас ранит.

Солнце уже встало, когда я открыл глаза. Утро было тихое, но какое-то тревожное. Над городом неподвижно стояла черная туча дыма, и только часть окраины была освещена. Дышать было легко, но в горле першило, был осадок и запах вчерашней гари.

Спустив ноги на пол и сев поперёк кровати, я окинул комнату взглядом. На полу вповалку спали мои солдаты. Откровенно говоря, спать поверх перины было и душно, и жарко. В лицо лезли какие-то кружева. В молодости я спал на деревянном сундуке, в армии приучили к жесткому настилу из досок и солдатскому матрасу. А пружинная кровать с периной мне была совсем ни к чему. Солдаты мои наверно подумали, что я на ней отдохну по «барски», а мне на ней было не по себе.

Через раскрытое окно с улицы я услышал раскатистый голос петуха. Вот кто разбудил меня своим райским пением!

Старшина уже встал. Он стоял у раскрытого окна и курил папироску. Он был задумчив и смотрел куда-то вдаль. Он повидимому давно не спал, и будить меня не собирался.

— Сам уже на ногах! А меня почему не разбудил? — сказал я, подходя к другому открытому окну.

— Уж очень вы сладко спали, товарищ лейтенант!

— Смотрю, даже нос у вас вспотел. Видно от удовольствия!

— На этой перине не отдых совсем, нательная рубашка и та влажная.

— Что там в городе?

— Где немцы?

— В городе тихо! Немцев на улицах нигде не видать!

— Вон куры с петухом копаются в земле под забором.

Я сел на подоконник, взялся рукой за верхнюю перекладину рамы, откинулся спиной наружу, на улицу и стал смотреть на освещенную часть города. Я не узнал ночную темную улицу, по которой мы сюда накануне пришли.

— Как изменилось всё! — сказал я старшине.

В темноте эта улица казалась узкой и тесной. Старшина продолжал смотреть куда-то вдаль и на мои слова ничего не ответил. О чём он думал?

Вчера улица мне казалась зловещей, чёрной и мрачной. А сегодня я увидел в окно зеленый простор, залитый солнечным светом. Дома, мостовая и внутренние дворики, обнесенные глухими заборами, теперь были не серыми и совсем не такими тесными, а даже наоборот, светлыми и вполне живописными. Я долго смотрел вдоль улицы и поверх крыш домов, на заборы и узкие тротуары, на редкие покосившиеся чугунные столбы фонарей.

Я вглядывался и искал малейшее движение между домами, прислушивался к посторонним звукам, не слышно ли где урчания моторов или топота солдатских ног по мостовой. Но город как будто застыл при свете солнечного утра. На той стороне улицы стояла литая чугунная колонка. Из её толстого, загнутого книзу крана небольшим ручейком сбегала прозрачная струя воды. И кругом, кроме этого живого звука струи и храпа солдат на полу, всё настороженно замерло и молчало.

— Разбуди трёх солдат! Пусть разберут на лестнице завал и откроют входную дверь! Выход из дома нужно держать открытым! — сказал я старшине и стал рассматривать внутренность комнаты.

Комната, где лежали солдаты, была большая и светлая. В углу около русской печки стояла деревянная лохань с одинарной, вверх торчащей дощечкой, ручкой. Над ней висел пузатый рукомойник. На конце медного соска изредка появлялась круглая капля воды. Она постепенно росла, падала в кадку и разлеталась на мелкие брызги. Видно, что вчера до бомбёжки люди залили рукомойник водой. На веревке, перекинутой поперёк угла, висели полотенце и женский лифчик.

Я спрыгнул на пол с подоконника подошёл к кадке и нажал на сосок рукомойника, тонкая струйка воды потекла мне на руку.

Надо умыться! — подумал я, — Пойду к колонке на улицу, — сказал я вслух.

Старшина отошёл от окна, растолкал Захаркина, велел ему взять полотенце и идти вместе со мной.

— Нажмёшь кран, пока лейтенант умывается!

— Есть пойти с лейтенантом к колонке!

Мы спустились по скрипучей лестнице, огляделись во дворе, вышли из ворот, перешли на другую сторону улицы, и я долго плескался у колонки студеной водой. Я умылся до пояса, растёрся полотенцем, на душе стало спокойнее и даже веселей. Пригладив рукой мокрые волосы, я огляделся по сторонам. Дома, заборы, деревья были залиты солнечным светом и на фоне зловеще черной тучи они были особенно ярко освещены.

Вернувшись назад, я приказал старшине поднимать всех людей.

— Пулемётный расчёт поставь у ворот. Пусть ведут наблюдение в сторону города и в направлении поля. Остальным умываться во дворе. Воду с колонки носить ведром во двор. На улицу не выходить и зря не болтаться!

— Товарищ лейтенант, мы тут крупу нашли! Печку можно затопить?

— Разжигай, топи, только дров посуше возьми! На фоне пожара дым из трубы не будет в глаза бросаться!

— Жарь, парь, самовар раздувай! Ведь здесь все московские водохлебы. Им чай с заваркой после еды подавай! И на всё я вам даю два часа по часам, что висят на стенке.

— Кстати, поднимите-ка им гири!

— Маловато времени дали, товарищ лейтенант! Каша в печке не упреет!

— А ты её с сырцой! Так витаминов больше!

Около печки на полу стоял чугун с углями. А рядом на скамейке, поверх старой сковородки, в виде подставки, стоял медный самовар с худой прогоревшей железной трубой. На полке у окна бутылка с постным маслом. У стены приткнуты две табуретки с косой овальной прорезью по середине. Тогда семейные люди сидели за столом на длинных скамейках и табуретках. Я сунул руку в прорезь, поднял табуретку и походил у стола.

— А что! — сказал я, — удобно и разумно!

На комоде, покрытым салфеткой, лежали ножницы. В железную коробку из под монпасье были насыпаны иголки, булавки и пуговицы. Чего тут только нет! Банка с мазью, склянка с микстурой и прямой частый гребешок — важная деталь для вычесывания 076 волос и для экономии мыла.

Чтоб не скрести ногтями в голове и не гонять надоедливых вшей, частым гребешком вычесывали волосы. На стол клали газету, стучали по столу гребешком, они падали на бумагу, и их давили ногтями.

Не удивляйтесь, в наше время теперь этот способ забыт. А тогда он применялся не только во Ржеве, но и у нас в Москве, особенно у женщин.

Около кровати — женские туфли на каблуке. У порога — мужские стоптанные сапоги из яловой кожи. На обоях кое-где следы раздавленных мух и 077 клопов 078. На стене около зеркала висят старые ходики с цепью, гирями и медным маятником. Они мерно постукивают, маятник болтается неспеша. Он отбивает время, навсегда уходящее от нас куда-то в вечность.

По часам тоже видно, что жители покинули свою квартиру не так давно. В переднем углу на стене висит застекленная рамка с фотографиями. Здесь карточки всех поколений, с тех пор, когда в городе появился первый фотограф. Вот дед с окладистой бородой в рубахе косоворотке подпоясанной витым пояском с бахромой. Здесь бравый солдат с лихо закрученными усами. На нём военный мундир с погонами и фуражка с кокардой. Рядом полногрудая молодая женщина с русой косой. Полные, сильные руки её сложены на груди калачиком.

Отрываю взгляд от фотографий. Смотрю, Захаркин подходит к печке, нагибается и поднимает крышку над сковородкой. На ней лежат белые блины.

— Ну вот, Захаркин! Ты к теще на блины в самый раз и поспел! — Чего стесняешься? Бери, разогревай, и ешь в удовольствие!

Я немного отвлёкся с Захаркиным и снова смотрю на застеклённую раму. Здесь портретная галерея родных и знакомых 079. За стеклом молодые и старые лица. Все они, как святые с икон, смотрят на меня.

Вот женщина в годах с добрым открытым лицом, она, поджав губы, выглядывает из-под ситцевого платочка. Рядом с ней на лавке мужик в белой рубахе навыпуск, подпоясанный тонким ремешком. Он сидит, растопырив ноги, животик у него сытенький и кругленький — навыкате. Но вид у мужика скучающий, выражение лица угрюмое, губы расплылись недовольной 080 улыбкой, и если хотите, нетерпением. У него давно сосет под ложечкой, он давно томится с похмелья. А тут сиди перед аппаратом, а дружки его давно опохмеляются в кабаке. Зачем он только сел сюда? У него душа болит. Он теряет драгоценные минуты. А «хватограф» накрылся черной тряпицей и говорит, — Улыбайся!

Он ему давно машет рукой, давай мол поскорей, — душа изболелась, а фатограф на Прасковье его поправляет платок и твердит, — Сию минуту!

Сейчас мужик возьмёт и встанет, кашлянет в кулак, в сердцах на отмашку махнет рукой и поспешит к дружкам в кабак. Руки у него большие, сильные, и лежат они неуклюже, как плети, на коленях.

В нижнем углу под стеклом вставлена фотография дальнего родственника. На голове у него меховая шапка пирожком из каракуля, а на плечах подбитая лисьим мехом суконная шуба. Воротник, как положено, в виде шали. Почему такое видное лицо и посажено в самый нижний угол? Видать Никодим Пафнутьич раскулаченный мироед. Когда-то с набитой мошной в коляске на дутых шинах катал по городу. Дело солидное имел. Рабочие люди гнули на него свои спины. А в нынешнее время, фотографии такого пошиба были уже не в почете. Всё же дальний родственник! Вот и засунули его подальше в угол, чтобы гостям глаза не мозолил.

Промеж фотографий под стекло вложены тесненные цветные открытки. Тут райские птички, декольтированные дамочки и эффектно одетые в чёрную пару кавалеры, гладко причесанные на пробор, в накрахмаленных воротничках с бабочкой в манишке и с томной страстью на лице.

— А дамочки? — Что дамочки? — Вас интересуют они?

Дамочки на открытках, простите, со спущенными фильдеперсовыми чулками. Потому как они, пребывают в изящной картинной позе. Из-под кружевной бахромы они выставили напоказ бутылочкой ножки.

На другой такой же меланхолической открытке неотразимый взгляд красавца мужчины зовёт вас совсем в иной мир грёз. Рядом в изящном изгибе протянутая для поцелуя ручка. На пальчиках женской руки с заостренными ногтями изумруд в золотой оправе и сверкающий бриллиант. Внизу на свободном поле открытки рельефное теснение — «Сан-Петербург. Издательство Сытин и К.°».

Смотришь на них и невольно думаешь, откуда вся эта распомаженая тля взялась. Кто-то ведь гнул спину на них, чтобы вот так им сиять и сверкать бриллиантами.

Под стеклом ещё одна фотография, на ней тот самый лихой солдат с закрученными усами. Но теперь на нем не царская кокарда, а остроконечная будёновка с пятиконечной звездой. Стоит он во весь рост, стоит твердо на ногах и уверенно смотрит в светлое будущее. Левая рука на эфесе сабли, а правая согнута в локте и лихо уперта в бок. Опоясан и затянут он хрустящими ремнями новой портупеи. Революция разом смела весь старый и затхлый мир. 081 082

А вот фотография не чёткая и даже неумело сделанная. Сразу видать, что снимал фотограф-любитель. Здесь по середине деревенской улицы собрались мужики, вся честная компания. На мужиках запыленные кепки, выгоревшие на солнце картузы, серые помятые пиджаки, и такие же затертые землей и пылью брюки. Они сложили пониже живота свои руки, стоят всем сходом около трактора присланного в деревню из города. На земле, около колес, чтобы не загораживать взрослых, сидят мальчишки. На улице теплынь, солнце шпарит, а они — мальцы в старых отцовских валенках, ватных поддевках и потертых зимних шапках. Вот вам ещё одна 083 картина появления на селе первого трактора. И наконец под стеклом ещё одна предвоенная фотография. На ней снята базарная площадь. На переднем плане мордастая физиономия ломового извозчика. Он стоит и держит свою лошадь под уздцы. Ломовая лошадь его ухожена и упитана. А сам этот частный предприниматель, чуждая нам и отмирающая личность. Около него разинув рты стоят такие же уходящие из жизни типы. Похожи они то ли на торгашей, то ли на перекупщиков. Передний план, где толкутся жадные до жирного куска темные личности, для нас не имеет серьезного значения, время уйдёт и со временем исчезнут и они.

Но что характерного и замечательного в этом базарном пейзаже? Это то, что изображено дальше на заднем плане. Там виден угол каменного дома и на этом углу висит динамик громкоговорителя. По мостовой, вдоль улицы, несётся грузовик отечественного производства.

Вот вам и весь рассказ в картинках и фотографиях о городе Ржеве. Здесь нет шапок из каракуля пирожком, нет размалеванных девиц с тупыми и смазливыми физиономиями. Здесь везде и повсюду видны трудовые люди с мозолистыми от работы руками. Вот за кого мы должны идти на войну.

— Сколько там время? Не пора ли нам уходить? — сказал я и взглянул на часы. Каша давно сварена. Солдаты сидят на полу, едят кашу и роются в своих мешках.

Покончив с едой, мы спускаемся вниз по скрипучей лестнице. На веревке во дворе висит бельё и болтается на ветру. Ветер переменился, резко усилился и дует от пожара в сторону города. Что-то ждёт нас теперь впереди, на дороге?

Старшина во дворе строит взвод и объявляет порядок движения. Я от себя добавляю тоже несколько слов. Мы выходим на улицу и поворачиваем в сторону открытого поля, оставляя позади себя последние дома 084.

От Ржева до Торжка

Так мы идём, поглядывая то вперёд, то по сторонам вдоль широкой открытой и замусоренной равнины. Пейзаж обыкновенный, трава, покрытая слоем пыли, пожухшие кочки, рытвины и канавы.

Вскоре откуда-то сзади и сбоку на нашу дорогу выехала телега и загрохотала по булыжной мостовой. Мужик правил лошадью стоя в телеге, нахлестывал свою лошадёнку кнутом и дергал вожжами. Лошадь, широко, вразброд, бросая ногами и вытянув шею 085, неслась прямо на нас. Мужик поминутно оглядывался назад, смотрел по сторонам, а нас впереди, перед собой, 086 повидимому не замечал и не видел. И только когда телега и лошадь навалилась на нас, он тут же 087 очнулся, увидел солдат и задрожал всем своим телом.

Мы немного расступились, чтобы он не наехал и кого не задел, а он с перепугу сразу осадил свою лошадь. Мужик стоял в телеге, широко расставив ноги, а между ног у него лежали туго набитые мукой мешки. Осадив свою лошадь и рассмотрев вооруженных солдат, стоявших по обе стороны 088 дороги, он явно перетрусил, заморгал глазами, машинально сорвал с головы свою кепку, смял её в кулаке, вытер ей лицо, и стал озираться, как обложенный зверь по сторонам. Он как бы 089 взывал господа бога о помощи и подмоге. Он хотел было свернуть в сторону и галопом удрать. Но взглянув ещё раз на солдат и поняв, что пуля не дура, его быстро догонит, он с досады 090 нагнулся и ударил по мешку 091 кулаком.

Старшина не торопясь подошёл к холке лошади и взял её под уздцы, а солдаты стоявшие вдоль обочины дороги поснимали с плеч винтовки и для порядка передернули затворами. Мужик сразу обмяк. Он отпустил натянутые и накрученные на левую руку вожжи, колени у него ослабли и подогнулись, и он присел на мешки. Присел, а руки свои растопырил. Обхватил мешки, как бы показывая солдатам, что это мои.

Старшина спросил его, откуда и куда он едет, что у него в мешках, и куда он их везёт.

— Куда ты так летишь, как вор, без оглядки? — добавил кто-то из солдат.

Мужик промолчал.

— Я его щас убедю! — сказал пожилой солдат и приставил мужику под ребро ствол винтовки, — Какие они все здесь дюже разговорчивые! Пока не ткнешь винтовкой, слова не выдавишь!

Мужик, озираясь по сторонам и как будто боясь что-то забыть, торопливо стал рассказывать куда он теперь едет.

— Я тебя спрашиваю, откуда ты братец сорвался?

— Затемно я подъехал к железной дороге. Там, товарищ начальник, склады. Их бомбежкой немцы разбили и подожгли намедни. Они там горят. Я с опасностью для жизни из огня мешки эти вытягнул.

— Мука тонкого помола? Крупчатка? — спросил старшина.

— Да браток, белая, — жалобно простонал мужик.

— Мародер значит! — сказал старшина.

Мужик возможно прикинулся или не понял этого слова.

— Да, да! — ответил он, — Я местный!

— Товарищ лейтенант, его расстрелять надо — загалдели не дружно солдаты.

Мужик вытаращил глаза, оттопырил нижнюю губу. Он не мог даже дух перевести.

— Если вам тоже белой мучицы надо, так там её много. Идите, берите!

— А говоришь с опасностью для жизни?

Мужик от отчаяния бросил свою кепку, которую он тискал в руках, притопнул её в телеге ногой, и обратился к солдатам,

— У меня братцы малые дети без хлеба сидят, больная жена! Виноват! Четверо у меня их!

— А почему ты не в армии? — спросил старшина.

— У меня товарищ начальник белый билет. Я по здоровью освобожден.

— Я по болезни с детишками... — обратился он к солдатам, пытаясь найти у них поддержки.

Я всё это время молчал и смотрел на него. Физиономия здоровая и даже упитанная. На больного и немощного он совсем не похож. Пятипудовые мешки в телегу заваливал, силы хватило! И я покачал головой. Мужик видно понял, что ему не отвертеться. Он возвёл глаза к небу, зашевелил беззвучно губами и две крупные слезины появились у него на щеках.

В душе у меня было много за и против. Ведь врет мерзавец! А с другой стороны, этот хоть не агитирует нагло. Как тот, что стоял на крыльце. Что собственно изменилось за эти двое суток? Почему на его появление с мешками мы реагируем и судим так строго. Мимо того оратора солдаты прошли понуро и молча, а тут одного моего слова хватит, чтобы он схлопотал себе пулю в живот. Мы наверно за эти тяжелые сутки другими стали. А может всё это правда, как он говорит? Детишки и жена больная дома. Немцы придут кормить их не будут. Мука на складах сгорит. Не сгорит, так немцам достанется. Я посмотрел в сторону города над ним висело чёрное облако пепла и дыма. Наказывать его вроде и не за что. Лошадь с телегой забрать? Пулемёт и патроны солдаты несут на себе. Придём с телегой к своим, скажут барахолились. Нет, телега и мука нам не нужна.

— Ладно! Отпустите его! Пусть едет домой!

Старшина вопросительно посмотрел на меня. Я понял, что он хотел иметь телегу, но я отрицательно покачал головой. Старшина глубоко вздохнул, отпустил удила лошади и почесал недовольно за ухом. Солдаты расступились и мужик, не веря своим ушам и глазам, тронул слегка вожжой свою лошадёнку и она, качнув телегу, медленно пошла по дороге.

Отъехав метров пятьдесят, мужик взмахнул кнутом и, нахлестывая свою лошадёнку с ещё большим остервенением и злобой, вымещая на ней свой животный страх и досаду, громыхая по мостовой и подскакивая на ухабах, галопом помчался вперёд. Вот он в последний раз громыхнул на повороте и скрылся из вида.

Спустя некоторое время мы перешли железнодорожную насыпь в одну колею. Когда-то здесь на Кувшиново мы эшелоном проехали мимо Ржева. Железная дорога и большак сходятся здесь в открытом поле, как две невысокие насыпи равной ширины. А кругом ямы, канавы и поросшие сорной травой кочки. Место переезда уложено деревянными шпалами. Но здесь нет ни сигнальной будки, ни полосатого шлагбаума. Вот собственно и вся примечательность этой точки на земле.

Пройдя несколько километров по открытой местности, мы оказались у развилки дорог. Прямая и мощёная уходила на восток к Старице. А другая, грунтовая улучшеная, шла на север в направлении Торжка.

Пройдя ещё с километр, солдаты остановились. Мы со старшиной шли сзади, и я ускорил шаг, чтобы выяснить, в чём там дело.

В канаве у дороги лежал убитый солдат. Это был первый мертвый, которого мы видели. Он был в солдатской шинели, без оружия, лицо его успело значительно потемнеть. От него шёл слабый запах мёртвого тела. Мы прекрасно знали, что идём по дороге последними. За нами следом могли идти только немцы. Но копать могилу для убитого никто из солдат не хотел. Отрыть могилу, засыпать тело землей, отдать погибшему солдату последний долг, каждый был обязан. Так рассуждал я. Я стоял, ждал и смотрел на своих солдат, умудренных опытом жизни, и молча ждал их ответа. Если однополчане и товарищи по оружию бросили его в канаву у дороги, то почему идущие сзади чужие солдаты должны подбирать и хоронить убитых и павших от ран.

— Не всё горе переплакать и не всё протужить! — изрёк кто-то из солдат, и все поняли, что хоронить не наша забота.

— Задерживаться на открытом месте опасно, — сказал кто-то.

— Немецкие самолёты вот-вот налетят! — добавил второй.

— Хорошо, что мы все на ногах! — подхватил третий.

— Ну ладно! Заныли! — сказал я и отвернулся в сторону.

Я не знал, что делать и как поступить. Я стоял и думал о нормальных людских отношениях, которых явно не достаёт у моих солдат.

— Ваши трупы, — сказал я, — Будут вот так же валяться поверх земли! — Ну, что? Будем хоронить солдата!

Я думал, что мои слова подействуют на них. Я повернулся к ним лицом, посмотрел им всем в глаза, но в ответ увидел тупое безразличие и нежелание прикасаться к трупу. Они хотели поскорей отсюда уйти. Я уступил им, но сделал повидимому плохо, что поддался их 092 взглядам на жизнь.

— Ну что ж! Пошли! — сказал я, и мы зашагали по дороге.

На пути нам попалась деревня. Вероятно, это была та самая Тимофеево 03, о которой нам говорила старуха в доме с лампадами. Но деревня оказалась пустая, спросить было не у кого, и мы прошли её, не задерживаясь.

Дорога на север всё время забирается вверх. Она уходит от нас к горизонту. Ржев, как я помню, стоит на отметке 158 береговой полосы, а дорога на север переваливает водораздел, где берут начало небольшие притоки Волги. Торжок находится на той стороне водораздела.

От Ржева, считай, мы отошли километров двадцать, солдаты поглядывают на меня, не сделаю ли я привал. Дорога делает крутой поворот, мы обходим небольшое болотце и за бугром видны уже крыши домов. Как я после узнал, это была деревня Зальково.

Входим в деревню, повсюду стоят повозки санитарного обоза. Лошади привязаны за деревья и заборы, слышно, как они позвякивают удилами и щипят траву, телеги изредка поскрипывают чуть дергаясь вперёд. По всему видно, что обоз пришёл сюда накануне ночью.

Ездовые, не распрягая лошадей, отпустили им подпруги, отстегнули на бок удила, и вместе с медперсоналом разошлись по избам и повалились спать. Только лежачие раненые, не сумели подняться сами и спали в телегах. Ни часовых, ни охраны, бери любую лошадь и кати в любую сторону, ни один не подымет голову, ни один не выйдет из дома и не остановит тебя.

По тому, как люди спали, можно было сказать 093, что обоз пришёл издалека. Долго мотался по дорогам, выходя из окружения, подвигался медленно и с трудом. Люди в пути устали, были измучены долгой дорогой и бесконечной ездой. Я подошёл к одной, другой телеге, посмотрел на спящих раненых, им тоже досталось, их натрясло 094.

Мы зашли со старшиной в несколько изб, двери которых были открыты, посмотрели на лежащих вповалку людей и будить никого не стали. Мы оставили спящую деревню, и пошли по дороге вперёд. За околицей мы свернули несколько влево, и деревня осталась позади.

Часа через два или три мы догнали 095 застрявших у моста артиллеристов, помогли им выбраться 096, и пристроив свой пулемёт к ним на заднюю подводу, зашагали вперёд. Не доходя до видневшейся впереди деревни, артиллеристы свернули в сторону и покатили в лес. Они видно не раз попадали в деревнях под бомбёжку и теперь на отдых прятались в лес. Нам в голову не пришло уйти в лес вместе с ними.

Сняв с задней повозки свой пулемёт, мы пошли по большаку в направлении деревни. Через некоторое время мы остановились у картофельного поля. Нам нужно было набрать картошки, чтобы сварить на привале обед. Солдаты расчехлили лопаты, развязали свои мешки и принялись за работу. Мы со старшиной привалились на траве у придорожной канавы. Пусть копают, а мы отдохнем!

Небо было ещё светлое, но ясный солнечный день был на исходе. И в это время на бреющем полёте из-за леса, где скрылись пушкари, прямо на нас вывалили немецкие самолёты. Низкий, раздирающий рёв моторов услышали мы и в первый момент не разобрали, сколько их было.

Посыпались бомбы, послышалась стрельба 097.

Взрывы легли вдоль дороги. Крупнокалиберные пули резали и кромсали землю вокруг, повсюду летели клочья травы. Первые несколько взрывов рассеяли наших солдат по полю. Они разбежались как зайцы и все залегли. Мы со старшиной тоже отбежали и легли за кустами. Самолёты прошли над дорогой, развернулись 098 на обратный курс. Теперь они искали, где спрятались мы 099. Дорога опустела.

— Смотри старшина! Немцы летают в потемках! Аэродромы у них где-то совсем не далеко!

Немцы с рёвом прошли над дорогой, и ушли в сторону леса. Пока солдаты собирались и выходили к дороге, стало совсем темно. Проверив все ли живы и все ли на месте, мы тронулись дальше. До деревни было совсем недалеко.

Когда мы вошли в деревню, то увидели, что она вся забита повозками, лошадьми и солдатами. Но что странно, здесь следов бомбежки совсем не было. Мы осмотрелись кругом и хотели попытаться где-нибудь в доме устроиться на ночлег.

В избе налево стояли связисты. Повозки у них загружены и затянуты сверху брезентом. Около дома напротив ходят часовые. Охрана стоит по всей деревне. Нужно будет найти, где у них тут штаб. Но прежде нужно устроить своих солдат куда-то на ночь.

Не успел я подумать, а солдаты мои уже сгрудились у колодца. Первое ведро колодезной воды разошлось по рукам.

— Подождите нас здесь! — сказал я солдатам. Мы со старшиной зайдём к начальству в штаб.

Напившись воды солдаты уселись вдоль изгороди из жердей, а мы со старшиной отправились искать начальство.

Для предстоящей войны не имело особого значения наше хождение. Оно закаляло, но не воспитывало наших солдат. Я боялся, что отсутствие продуктов питания превратит их в конечном счёте в попрошаек. И поэтому я стремился поскорей дойти до штаба 22 армии 04. Я хотел узнать, где находиться сам штаб или его тылы. Никто в чужую часть нас не возьмёт, никто не поставит нас на продовольственное снабжение. Рассчитывать можно только на пару буханок хлеба.

Мы со старшиной подошли к часовому и попросили его вызвать к нам дежурного офицера. Вскоре к нам вышел 100 офицер и я объяснил ему наше положение, рассказал кто мы, откуда и куда идём. В подтверждение моих слов я показал ему своё удостоверение, отпечатанное на машинке с фотокарточкой, и показал рукой в сторону солдат сидящих у забора. Вид у моих солдат был конечно неважный, они устало сидели вытянув ноги, но все были при оружии и в полной солдатской выкладке.

— Штаб армии, — ответил мне капитан, — Пятого октября проследовал на Торжок. Дойдёте до Торжка, там спросите, до города от сюда не менее семидесяти километров 101. Дорога всё время пойдёт на север. Ближайшие деревни Фролово, Денежное и Луковниково.

— До Луковниково двадцать километров. Что будет дальше, никто не знает. Обстановка может измениться в любой момент. Насчёт продуктов в дорогу, мы не можем вам помочь. Накормить сегодня пожалуй можно. Зайдите напротив к связистам, я им позвоню. У них осталась каша с обеда. Желаю успеха, лейтенант! Дежурный капитан пожал мне руку и вернулся в штаб.

У связистов напротив, на столе стоял черный большой чугунный котел.

— Тащите ведро! — сказал мне сержант, когда мы туда явились.

Наш старшина Сенин вышел на улицу, отвязал у колодца ведро и вернулся назад.

— Повесь, старшина, ведро для воды на место, я дам тебе для каши своё. Раздашь по котелкам, вернёшь мне ведро обратно.

— Вы товарищ лейтенант садитесь сюда за стол, я поставлю вам миску и нарежу хлеба, — и добавил, — на краю деревни стоит пустой сарай с сеном, вот там и переночуете!

— Ночью на земле спать холодно, можно простудиться! 102.

Мы не знали, что потом, зимой нам придётся сидеть и спать в мёрзлой земле, до самой весны торчать на открытом снегу, воевать и умирать на морозе. А сейчас мы каждый раз искали укрытий и крыши над головой.

Разделавшись с кашей, солдаты в сопровождении старшины пошли искать сарай с сеновалом. Они быстро залезли наверх и позанимали 103 места. Старшина сидел внизу у сарая, он курил и поджидал меня. Пришлось поднимать солдат, уплотнять их, сгонять с насиженных мест. Нам со старшиной на сене места не оказалось.

— Как маленькие дети! — подумал я, — «Наелись, напились, и спать повалились!». У меня, у молодого — шея, спина и ноги болят. А как же они, пожилые, нестроевые? У них наверно кости трещат! — развивал я свою мысль. Но сон быстро справился со мной и со всеми моими мыслями.

Утром, когда мы проснулись, и по умятому желобу в сене, сидя съехали вниз, надеясь опять у большого чёрного котла разжиться варевом, то мы обнаружили, что деревня, забитая накануне, была совершенно пуста. Солдаты, повозки, штаб и часовые ночью, пока мы спали, беззвучно снялись и уехали в неизвестном направлении. Когда и почему они исчезли, нам было не понятно. Должны же были хлопать двери, на лошадей ругаться ездовые, перекликаться в темноте солдаты и покрикивать на них начальники. Мы спали как убитые и ничего не слышали.

Старшина предложил снарядить группу солдат в поле за картошкой.

— Кто знает, что впереди, долго нам сегодня придётся идти? На голодный желудок солдат 104 далеко не уйдёт! И хуже того! Начнут по дороге ныть, завернут в деревню, разбредутся по избам, будут искать и рыться! Попробуй их собери!

Я не стал возражать, был согласен на пару часов остаться здесь, чтобы покончить с едой, проверить оружие и привести солдатские вещи в порядок. Я не стал торопить старшину и понуждать своих солдат 105.

Старшина отобрал людей и послал за картошкой, а с остальными мы отправились искать подходящую и побольше избу с русской печкой, дровами, ведрами и чугунами. Вскоре такую избу мы нашли. Притащили ещё один стол из соседней избы и поставили их посередине. Солдатская столовая была готова. Солдаты накануне вечером умололи с кашей весь хлеб, который получили у связистов. Но старшина наш расчетлив на счёт запаса продуктов и строг. Круглые буханки, взятые в доме с лампадами, были в запасе. Ходить по деревням и просить пропитание он не хотел. 106 Возможно, потом война заставит и научит нас всему. А сейчас на душе у солдат была лишь тоска и уныние.

Когда с полевых работ вернулись посланные, в избе всё дымилось, шипело и кипело. Деревенская печь пылала жаром, в больших чугунах кипела вода. Кочерга и ухваты пошли в дело. Когда картошка упрела, с неё сняли пробу. Старшина из мешка извлек запас соли и насыпал его небольшими кучками на столе. Картошка ещё кипела и брызгалась в чугунах, а солдаты уже заняли места за столом, толкались локтями и понукали друг друга. Картошку слили, чугуны поставили на стол, а старшина, упревший у печки, сел в сторонку и закурил. Горячий пар валил из чугунов 107. Хватает солдат картошку из чугуна, а она как огонь, обжигает пальцы. Уголёк с шестка печки можно схватить голыми руками, чтобы прикурить. А горячую картошку тронуть нельзя. Кто мог, тот её хватал шершавой полой своей шинели. Другой, разинув рот, сопел и дышал на неё, перебрасывая в ладонях. Третий, сложив губы дудочкой, дул на неё так, что в глазах темнело 108. Попробуй сильно и долго дуть, сразу голова пойдёт кругом! А старшина спокойно сидел, ухмылялся, покуривал, и смотрел, как солдаты 109 горячие комки перебрасывают в руках. Потом он с достоинством встал, взял ведро с холодной водой, вывалил туда из чугуна приличную порцию картошки, и выловив её остывшую 110, спокойно сложил её перед собой на столе отдельной кучкой.

— Прошу, товарищ лейтенант! Можно сразу чистить 111!

— Вот изобретение века! — сказал кто-то из солдат.

— Никто не мог додуматься до этого братцы!

Но не все это поняли и продолжали катать горячие шарики на столе. Они ковыряли их ногтями, сдирали кожу полосками, а старшина успел приготовить две горки очищенной картошки, одну для себя, другую для меня. Он не брал с солдат махоркой или сахаром за использование своего открытия. Он закончил чистку и объявил свое решение.

— Сходите на колодец, принесите холодной воды. Суйте её в ведро, а то вы будете здесь до завтра валять её в руках, дуть и сопеть. У нас времени нет прохлаждаться и сидеть здесь, ждать бомбежки. Подам команду «Подъём!», — вставай. И кто наелся и кто не поел, разбираться не буду, голодным пойдёшь в дорогу.

Что удерживало солдат на месте? Жадность, лень или минутное желание поесть 112?

Летят по столу и на пол очистки, рукава шинели задевают за насыпанную кучками соль. Все пыхтят, усердно жуют, заправляют животы на дорогу. Первый раз за два дня солдаты вволю наелись. Ешь, сколько хочешь, сколько требует душа!

Вчера на подходе к деревне, когда наш ручной пулемёт лежал на подводе у артиллеристов, я видел среди поклажи привязанную за ногу курицу. На ухабах повозка подпрыгивала, курица квохтала, махала крыльями, старалась удержаться на ногах. Кто-то из солдат сказал, — Зачем мучают бедное существо?

Все видели на телеге белую живую курицу. Артиллеристы торопились, повозочный ни на нас, ни на курицу не обращал никакого внимания. Они боялись, что вот-вот налетят самолёты. Но когда пушка и подводы свернули в лес, никто не посмотрел, осталась ли сидеть в повозке белая курица 113. Кто-то из моих солдатиков сумел её незаметно вместе с веревочкой переместить в свой вещевой мешок. Она даже не пикнула и не возражала, что у неё появился новый хозяин. Она вела себя в мешке совсем тихо, не как, какая-нибудь шкодливая кошка. Она скромно молчала до самого утра. Её не подбрасывало вместе с телегой на ухабах.

Утром, когда старшина встал к печке, ему подали для общего котла в общипанном виде готовую и опаленую курицу. Передал старшине курицу пожилой солдат, самый скромный и тихий, не какой-нибудь молодой охальник. На солдата никак не скажешь, что это он увёл у артиллеристов курицу. Старшина пытал его, хотел узнать, кто передал ему курицу. Солдат ответил спокойно, — Я слово дал!

Пока солдаты по столу катали картошку, куриный суп допревал в печи. И вот накрытый тяжелой сковородкой чугун «с жаром и наваром», как выразился старшина, появился неожиданно на столе. Солдаты думали, что это чугун с заваркой для чая. Никто не предполагал, что там плавает та белая курица.

— Заднюю ножку лейтенанту! — объявил старшина.

— А нашему старшине крылышко! — добавил кто-то.

Кто добавил, я не заметил, потому, что к такому вовсе не был готов.

— А остальным, чем бог послал! — сказал старшина.

— При чём тут бог? — сказал я, — Сперли курицу и на бога валите!

— Товарищ лейтенант, мы же у артиллеристов её переманили. Вот они её определенно где-то сперли.

— Картофельный суп с курятинкой для услады! — объявил старшина.

Солдаты переглянулись, удивились и испустили восклицательный звук, — «Ну!».

Одни качали головами, другие вытянули шею и стали принюхиваться. Курицу выловили, порубили на мелкие куски, каждый получил сладкую порцию с косточкой. Куриный картофельный суп разлили на два чугуна и две противостоящие партии зачавкали, забурлили ложками 114. Потом на столе появился кипяток. У кого был сахар, припрятанный и завернутый в тряпицу, они его клали в общую кучу на стол.

Старшина разделил общую кучу на порции, каждый брал выделенную норму и был доволен, что сахар разделили сообща. Те, что напились, отходили от стола, садились на пол и курили. За столом постепенно пустели места. Теперь сытое войско можно было вести по дороге дальше!

С момента выхода из укрепрайона я ни разу не сделал проверку амуниции и оружия. Мы бежали, как дикая стая, без передышки. А теперь, оторвавшись от немцев, можно и нужно было привести всё в надлежащий порядок и вид. Первые сутки до Ржева солдаты валились с ног. Было не до порядка и не до проверок. Ещё два дня с ночевками и неразберихой, куда идти, отвлекали меня. Сейчас как раз подходящее время сделать проверку и поставить всё на свои места. Могут же быть среди солдат неряхи, потерять в пути что-нибудь из вещей. Кроме оружия, снаряжения и личных вещей солдаты несли на себе и другое имущество, — двуручную пилу, два топора и цинки с патронами. Мы были уверены, что с переходом Волги обязательно попадем в другой укрепрайон. И всё это понадобиться нам, чтобы строить ходы, лазы и укрытия.

Проверка показала, что вещи, имущество и оружие были в полном наличии. Это был отрадный и показательный факт. На таком продолжительном и тяжёлом марше всё сохранить, это отличный показатель выдержки моих солдат. Во время проверки солдаты стояли в одну шеренгу. После проверки старшина построил солдат по двое в походную колону. 115

Это был день 15 октября сорок первого года. В начале пути солдаты шли по двое, 116 как приказал старшина. Но потом, 117 само собой всё разладилось 118. Солдаты шли по дороге где гуськом, где кучкой. По пути стали попадаться деревни 119 и мирные жители. Пройдя за день километров тридцать, мы зашли в деревню, чтобы устроиться на ночлег. На этот раз мы заняли пустой сарай без сена и соломы.

Все остальные переходы были похожи один на другой. До Торжка мы сделали ещё три перехода. В какой-то деревне на подходе к городу натолкнулись на связистов. Они разматывали связь.

Я обратился к лейтенанту, он направил нас в деревню, где стояла их рота связи. Через командира роты, который доложил по линии о нашем появлении, нам приказали явиться в деревню Яковлевское 05, что стояла в пяти километрах за городом по дороге на Вышний Волочек. Ориентир, — развилка дорог и высота 186.

Деревенька, в которую мы пришли, стояла на отшибе за лесом. На улице было пусто и безлюдно. Усиленный наряд часовых стоял под навесами 120. Часовые жались к домам. Видишь перед собой пустынную улицу, но чувствуешь, что в домах находятся люди и идёт работа. При подходе к деревне нас остановили и завернули в лес.

Патрульный солдат из охраны вышел нам навстречу и сказал: — Взвод 121 заведете в пустой сарай за околицей. После чего вы, товарищ лейтенант, пойдете со мной в дежурную часть. Вскоре туда явился офицер штаба. Он проверил мои документы, выслушал мой доклад и сказал, что желает взглянуть на солдат. Мы пошли в сарай за околицу, где остались сидеть мои солдаты. Старшина подал команду — «Встать!», солдаты построились, капитан внимательно осмотрел их. Поговорив с ними, он проверил оружие, задал несколько вопросов о боеприпасах и снаряжении. Я показал ему всё, и он остался доволен.

— Хорошо! — сказал он, — Я доложу начальнику штаба о вашем прибытии.

— Солдаты останутся здесь, а вы лейтенант пойдёте со мной, у полковника к вам могут быть вопросы.

Мы прошли вдоль деревни и зашли в большую избу. В избе чисто, полы вымыты, на окнах белые занавески.

На лавке у стены сидел наш комбат, майор. Он со своим заместителем по политчасти приехал сюда на легковой машине. Они были без войска и точно не знали, где находятся их огневые роты. Майор находился при штабе уже несколько дней. Он жил где-то в другой избе и его вызвали к полковнику, когда доложили о нашем прибытии.

— Один огневой взвод 297 арт. пуль. батальона прибыл в расположение штаба в полной выкладке, с оружием, боеприпасами и в полном составе! — доложил капитан вышедшему из другой половины избы полковнику.

— Учтите майор, 122 это самый левофланговый и крайний взвод [батальона] 123.

— Где же тогда остальные, что были расположены ближе к Волге и сидели на станции Мостовой? — 124 спросил капитан.

Майор промолчал.

Штаб нашего батальона 10 октября находился в районе деревни Дядино 06, что южнее станции Никулино. В этот день к нам в огневые роты поступил приказ оставить Ржевский укрепрайон. Майор на машине уехал утром, роты снялись днём, а я со своим взводом из-за отсутствия связи покинул ДОТ только вечером. Как мне теперь стало известно из доклада полковнику, роты пошли дорогой западнее Ржева. Забежим несколько вперёд, чтоб потом к этому не возвращаться.

11 октября, как рассказывали потом вышедшие из окружения солдаты и офицеры, роты в сумерках подошли к Волге в районе железнодорожной ветки на Сычевку.

Мосты и переправы были взорваны, а со стороны Оленино по левому берегу к Волге подошли немцы. Батальонный обоз с продовольствием и боеприпасами был брошен, люди и лошади пошли на переправу через Волгу вплавь, но были обстреляны и повернули назад. Потом несколько дней и ночей подряд люди пытались 125 выбраться на левый берег Волги.

126 Покинув своё войско, комбат укатил на своей машине в Торжок. Роты остались на том берегу без всякого руководства, без знания обстановки. Правда, на следующий вечер майор попытался подъехать на машине к берегу Волги, но был обстрелян. Машину пробило пулями в нескольких местах, что служило доказательством его отваги и присутствия немцев.

Необходимо 127 заметить, что комсостав 128 в укрепрайон подбирался из наиболее надёжных и преданных людей.

Комбат в лицо меня конечно не знал. Раньше вот так глаз на глаз я с ним не встречался. В Солнечногорске и на станции при посадке в эшелон я видел его издалека. Но когда меня вызвали к полковнику, и я вошёл в штабную избу, я сразу узнал его, хоть вид у него был подавленный и угрюмый.

Я поприветствовал его. Он спросил меня, — какой я роты, где занимал огневую точку, где командир роты, и где я переправился через Волгу. Я рассказал всё по порядку.

10 октября мы устроили баню. Вечером, в сумерках ко мне прибежал командир стрелковой роты, что располагалась в промежутке между нашими ДОТами. Он объявил мне, что есть приказ, и они с обороны снимаются. Я кинулся к аппарату, связь была уже отключена.

Я пошёл в стрелковую роту, по телефону связался с их стрелковым полком, мне приказали немедленно выходить из укрепрайона. Мы шли без отдыха целые сутки и в ночь на 12 октября подошли ко Ржеву. Волгу мы перешли по мосту. Мост был взорван, как только мы перешли на левый берег Волги. Ночевали во Ржеве и потом за четыре дня добрались сюда.

— Где сейчас ваши солдаты? — спросил полковник.

— В сарае! — ответил я.

— Пусть будут до вечера там! Вечером зайдете ко мне, я на них хочу 129 посмотреть. Вас позовёт тогда капитан. Мы подготовим для вас свободный дом. Но учтите лейтенант! Хождение 130 по деревне категорически запрещается!

— Вы всё поняли?

— Да!

— Вы свободны, можете идти!

Нам отвели пустую избу. Окна в ней были изнутри забиты. На столе горела керосиновая лампа «Летучая мышь». Нас поставили на довольствие. Старшина получил на взвод продукты. Горячую пищу мы стали получать со штабной кухни.

На следующий день меня вызвали в штаб, нашего комбата здесь уже не было. От полковника я получил приказ и официальное боевое задание.

— Вы со 131 взводом будете представлять собой летучий боевой отряд. Получите грузовую машину, ротный миномёт и три ящика боеприпасов. Ручной пулемёт у вас есть. С вечера на машине будете объезжать вот этот район, смотрите на карту. Следовать будете вот по этому маршруту.

И полковник показал мне на карте дороги, по которым я должен буду ездить.

— Курсировать будете до рассвета!

— Ваша задача обнаружить ночной немецкий десант, вступить с ним в бой и удерживать свою позицию. Вот вам ракетница и запас осветительных ракет. При встрече с противников дадите серию осветительных ракет, это будет служить нам сигналом, и мы определим место, где вы находитесь. Машину сразу отправите назад. Я на этот счёт шоферу дал специальные указания. Смотрите на карту и изучайте маршрут. Вы должны его знать на память. Карты на руки не получите. Ночью она вам не нужна. Ночью темно. Всё равно ничего не видно. Карта может попасть в руки немцам.

— Как же она к немцам попадёт? Что ж, я её по дороге потеряю?

— Смотрите сюда! Вот здесь будете делать поворот. Через каждые десять минут по дороге будете делать остановки. Ночью нужно периодически прослушивать местность и небо. 132

— Разрешите вопрос?

— Что там у вас?

— При встрече с противником мы принимаем встречный бой, как я понимаю.

— Правильно понимаете лейтенант!

— У нас могут появиться раненые и кончиться патроны и мины. При таких обстоятельствах куда нам отходить?

— Вам отходить никуда не надо! Вы остаетесь на месте! И ни шагу назад! Если нужно, то мы сами пришлём вам подмогу. Вы остаетесь на месте, ведете огневой или рукопашный бой, раненых перевязывать будете потом.

— Обнаружите десант, машину немедленно назад! Шофёр мне обо всём и о немцах доложит.

— Всё ясно? Вопросов больше нет?

— Схему маршрута запомните на память! Возьмёте сейчас машину и пока светло вдвоём с шофёром объедите все дороги по указанному маршруту. Солдат посадите в машину, когда будет совсем темно. Отдыхать после ночных объездов будете днём.

Теперь мы были при деле! Но я так и не понял главного. Выходит, нас бросили навстречу десанту, чтобы штаб выиграл время и смог уехать куда-то. Полковник об этом ничего не сказал и по всей видимости, нас никто не собирался поддерживать. Мы должны были остаться на месте при встрече с немцами, и до последнего дыхания и патрона держать свой рубеж. Все было крайне загадочно и до предела ясно!

Днём мы вповалку спали в избе, утром и вечером получали кормёжку. А с наступлением ночной темноты отправлялись ловить немецкий десант и были готовы встретить его во всеоружии. Ездили мы с погашенными фарами, часто останавливались, вглядывались, вслушивались в ночную темноту и смотрели в сторону Калинина, ожидая оттуда десанта. Я стоял наверху, облокотившись на кабину водителя, и смотрел по сторонам, изучал звездное небо и смотрел на вселенную.

То, что город Калинин был взят немецким воздушным десантом, полковник мне ничего не сказал. Об этом я узнал на кухне у повара. Несколько офицеров штаба потом обмолвились об этом.

Но наша лёгкая жизнь и приятная служба длились недолго. Однажды за околицей у леса в пустом сарае появились солдаты, и в расположение штаба пришёл наш командир роты старший лейтенант Архипов. Один взвод во главе с лейтенантом Лукониным остался за Волгой и не явился сюда.

Я знал прежде, что Луконин ходил в деревню к какой-то бабёнке. Его иногда посылали ко мне на огневую точку по вопросу увязки огня. И он всегда начинал разговор по поводу своих похождений. Он был мой сосед справа и занимал ДОТ в нескольких километрах от меня. По возрасту он был старше меня. И это давало ему преимущество в разговорах со мной. Он со знанием дела мог мне рассказывать о бабах, как несмышленому в этом деле. Он скрывал эту связь от других и особенно от ротного, но почему со мной в разговорах он впадал в откровение? Почему он передо мною хвастался и красовался своими похождениями?

— Ну что лейтенант? — говорил он мне и улыбался во весь рот, — Хочешь расскажу, как я с бабами обращаюсь?

Возможно главной причиной того, что я не получил приказа об отходе, явилось желание Луконина остаться с солдатами в деревне, где жила его баба, и сдаться немцам потом? Он остался сам и решил оставить меня 133 не передав мне приказ уходить за Волгу.

Командир роты Архипов подтвердил, что взвод Луконина не вышел с линии обороны. Больше того, он приказал Луконину лично передать мне приказ об отходе, так как связь уже была снята, a я стоял на самом левом фланге обороны [батальона].

Встретились мы с Архиповым 20-го октября, я увидел его и заторопился к нему навстречу.

— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! — сказал я и 134 мы улыбнулись друг другу.

Наш командир роты был среднего роста. Всегда подтянутый, собраний и аккуратный. Ему было за тридцать или около тридцати. Я тогда по внешности не мог точно определить возраст человека. Гимнастерка его выцвела от частой стирки и сушки на солнце.

Стирал он всегда лично, подворотнички пришивал тоже сам. Он доставал из планшета завернутый в холстинку кусок мыла и в свободную минуту стирал то одно, то другое. Он держал себя всегда в чистоте. Строевой выправкой он особенной не отличался, не затягивался ремнями намертво, как это делали мы. Он не выпячивал грудь колесом и не стучал каблуками, как это приучили нас делать в училище, хотя сапоги у него всегда были отмыты от грязи и начищены до блеска гуталином. Он не спускал книзу голенища своих сапог, как это делали 135 некоторые молодые лейтенанты.

Старший лейтенант был уравновешенным и скромным человеком. Он представлял собой образец командира умного и простого. Он не стоял 136 растопырив ноги, когда разговаривал с подчиненными, и не шаркал ногами, когда подходил к своим начальникам. Он был прост всегда и везде, лицо его худое и доброе всегда было озабочено мыслями и делами. Глаза были немного грустными, но всегда излучали душевную простоту и доброту.

Он никогда не кричал и не возвышал свой голос. Такое впечатление, что он боялся или стеснялся его. Он не напускал на себя театральные позы перед 137 строем, всегда был одинаков и со всеми внимателен и вежлив. В общем, как мне казалось, он собрал в себе всё лучшее и человечное, всё умное и рассудительное.

Помню, он даже не рассвирепел, когда Луконин перепился в эшелоне со своими солдатами. Он помолчал, а потом сказал, — Завтра поговорим, когда отрезвеет!

Говорил он всегда по делу, не меняя голоса, и без выразительной мимики на лице. Вначале было даже трудно привыкнуть к нему после училища. В училище было обычаем у офицеров кричать и драть свои глотки. Я до сих пор помню искаженные злобой физиономии младших командиров и лейтенанта Клока. 138 Где, у кого переняли они эту 139 злобу, так обращаться с курсантами и солдатами.

Старший лейтенант Архипов был человек совсем другой. Трудно было определить, где он просто советует и когда отдаёт боевой приказ 140. Я его очень уважал. И до того, как я попал в его роту, и после того, на всём протяжении войны мне не приходилось встречать похожего на него и достойного человека. Чаще попадались безграмотные горлохваты и злобные дураки. Он был для меня эталоном, по которому я сравнивал сослуживцев и начальников, врагов моих и друзей.

— Нет! Этот совсем не похож на него! Этот, простите, безмозглый и лает как собака.

Но вернемся к Архипову. Несмотря на свою мягкость и обходительность, он был в высшей степени требовательным и волевым командиром. Он следил за служебной деятельностью офицеров роты и знал по фамилии почти всех солдат.

Он спокойно и без крика пресекал любую расхлябанность и нерадивость, делал это деликатно и тактично, не унижая достоинство офицеров или солдат. Луконин его откровенно избегал и боялся 141. Он помогал дружески молодым командирам взводов, успокаивал и подбадривал их в трудные моменты. Подойдёт, подморгнёт и скажет вполне серьезно, — Я приказы отдаю, чтобы их выполнять!

А теперь при встрече в штабе армии, я спросил его, — Мне продолжать ночные разъезды или сдать машину и отправляться в роту?

— Ты выполняешь приказ полковника, а мне подчиняешься по службе, как прежде.

Я ездил ночами по дорогам вокруг штаба армии и знал, что подмога мне в нужный момент придёт.

Старший лейтенант занимался делами роты, бегал по домам, встречал выходящих из-за Волги солдат, получал обмундирование и амуницию, выдавал оружие, составлял поименные списки.

Мелкие группы солдат и младшие офицеры продолжали просачиваться ночами и переправляться через Волгу. Теперь из всего 142 состава бывшего 143 батальона 144 Архипов формировал одну стрелковую роту. Мы должны были выступить куда-то на фронт.

27 октября грузовик, миномёт, две ракетницы и три ящика мин я сдал на склад 145 по распоряжению полковника. Мне добавили во взвод двадцать чужих беглых солдат, и я ушёл за лес в деревню, где стояла наша рота.

В тот же день вечером роту построили и объявили приказ, — «Новых рубежей и укрепрайонов нет, стационарные огневые точки и техника отсутствует. По указанию штаба фронта 297 батальон расформирован и в составе роты передается на пополнение в стрелковую дивизию». Все солдаты, сержанты, старшины и офицеры переводятся в стрелковые подразделения пехоты. Наша рота идёт на пополнение 119 сд.

В один день всё изменилось и со всем было покончено. Наводчики орудий, замковые, заряжающие, электрики, связисты, оружейные мастера, саперы и минеры превратились в простых стрелков, носителей трехлинейных винтовок. Солдаты были страшно недовольны. Но, как говорят, приказ есть приказ! На горизонте играл полосатый закат. Вечер был сухой, воздух неподвижный. 146

В нашей просторной избе собрались все сержанты и офицеры роты, это была наша последняя встреча и последняя крыша над головой. Завтра, когда рассветёт, рота построится и пойдёт в сторону Калинина к Волге. Для нас это было начало настоящей войны 147.

Всё, что мы до сих пор знали и слышали о войне, всё это была игра воображения! Из-под крыши этой избы мы сделаем [первый] шаг навстречу настоящей войне, тяжёлым испытаниям и неизвестности.

Каждому по-разному придётся пройти дорогой войны. Одному она будет долгой, а другим она вещала быструю кончину, немецкий плен и тяжелые раны.

Шумилин А.И.

* * * Главная | Содержание | Глава 05

---

Сноски

*01 [Сноска автора: "Кстати, мотив песни «Синий платочек» был списан именно с этой".]

*02 [Ржев – Тимофеево.] Карта (50 kb)

*03 [Ржев – Тимофеево – Зальково – Фролово – Денежное – Луковниково.] Карта (50 kb)

*04 [Речь идёт о штабе 31 армии, на 17.10.41 штарм 31А – Торжок.]

*05 [Торжок – Яковлевское.] Карта (50 kb) Источник | Карта (50 kb) Источник

*06 [Оленино – Дядино – Снегири. Цветом выделена полоса укреплений.] Карта (50 kb)

---

Зачёркнутый текст
(правка автора)

*001 |древней|

*002 |, которые служили магистралями|

*003 |мощёных|

*004 |тяжёлых|

*005 |, повозок|

*006 |ещё одной дорогой|

*007 |и выходят из города; все выходы и выходы в город и из города|

*008 |этих пяти дорог|

*009 |какая из них куда идёт|

*010 |по памяти|

*011 |, подробно и точно|

*012 |большим|

*013 |своей|

*014 |смутное|

*015 |Мазнул|

*016 |превратилась в|

*017 |будут стоять|

*018 |видны|

*019 |помятые|

*020 |Уставшие|

*021 |, по которой нужно идти. Они выжидательно смотрят мне в спину.|

*022 |вдоль дома или забора|

*023 |ярким пламенем|

*024 |и едкими облаками дыма, который жжёт|

*025 |почти|

*026 |дороге|

*027 |её конце висит|

*028 |, по которой мы только что шли|

*029 |нас|

*030 |посчитал в первый момент|

*031 |в воздухе|

*032 |железу|

*033 |и матерщины, ни немецких|

*034 | — добавил он.|

*035 |грозит опасность|

*036 |Поэтому|

*037 |запросто|

*038 |до сих пор|

*039 |было поднявшихся солдат|

*040 |куда|

*041 |Я понял сразу, что ложиться на землю нет никакого смысла.|

*042 |вот почему|

*043 |всех нетерпеливых|

*044 |и на дороге|

*045 |Что, что! А|

*046 |в училище|

*047 |над дорогой|

*048 |на ремень|

*049 |и судять|

*050 |просто|

*051 |Попали под пули, попадали все в канаву!|

*052 |в бетонных капонирах|

*053 |как дуракам|

*054 |в северную сторону города|

*055 |мостовой|

*056 |и скрипы|

*057 |От мысли, что|

*058 |распустили|

*059 |умелой и мозолистой рукой|

*060 |из багета|

*061 |своего|

*062 |и здоровые|

*063 |ещё|

*064 |, где сидят тихо отшельники, закрылись и затаились|

*065 |он|

*066 |в три горла|

*067 |в полыхающем городе|

*068 |ещё|

*069 |лягут на пол|

*070 |с четвертью|

*071 |угар и|

*072 |её наполненную до половины|

*073 |— как изрекли крылато немцы на воротах Бухенвальда, хотя|

*074 |вперёд плечо к плечу|

*075 |Что было на следующий день и как развивались во Ржеве дальше события, я постараюсь написать вам в следующем письме. Сроков не оговариваю. Свободного времени очень мало. Часто болею. Но обещаю продолжить рассказ. Жду от вас письма. С уважением, Александр Ильич Шумилин. «__» ноября 80 года.|

*076 |вшей из длинных|

*077 |спутников людей|

*078 |, того времени|

*079 |всей живой истории города и людей|

*080 |гримасой|

*081 |Солдат стоит перед аппаратом, а сам повел в сторону глазами. Он весь в|

*082 |Он весь в ожидании и нетерпении. Трубач уже сыграл сигнал «По коням». Боевой эскадрон пылит по дороге. Сейчас фотограф закроет колпачком объектив. Лихой кавалерист сорвётся с места, вскочит в седло и пойдёт догонять эскадрон. А кони уже разворачиваются на дороге.|

*083 |и полная фактическая|

*084 |, сараи и заборы|

*085 |вперёд|

*086 |никак|

*087 |в то же мгновение|

*088 |его на|

*089 |искал и|

*090 |присел|

*091 |с мукой|

*092 |неправильным|

*093 |сделать заключение|

*094 |как следует|

*095 |на дороге|

*096 |из грязи|

*097 |из бортовых пулемётов|

*098 |и пошли|

*099 |другие|

*100 |дежурный|

*101 |будет|

*102 |— в заключение сказал он.|

*103 |себе|

*104 |протянет ноги|

*105 |торопиться|

*106 |А брать просто так нам просто негде было, а забирать нам не хватало мужества.|

*107 |расходясь белым облаком к потолку|

*108 |появлялись круги и огоньки|

*109 |горячей картошкой жонглируют|

*110 |холодную из воды|

*111 |и есть|

*112 |насытиться|

*113 |на месте|

*114 |кто громче|

*115 |Вот в таком порядке будете идти и проходить деревни. Теперь тут можно попасться на глаза начальству.|

*116 |все было, |

*117 |когда было пройдено с десяток километров, |

*118 |и развалилось|

*119 |, где были|

*120 |и не болтался по улице|

*121 |небольшими группами|

*122 | — обратился он к нашему комбату, |

*123 |в укрепрайоне|

*124 |докладывая полковнику,|

*125 |найти переправу|

*126 |В вечерних сумерках|

*127 |к месту|

*128 |для ведения войны|

*129 |взглянуть лично!|

*130 |в светлое время|

*131 |своим|

*132 |Сегодня вечером с шофером объедите весь маршрут.|

*133 |в неведение, о том, что есть|

*134 |козырнул ему|

*135 |мы по своей глупости|

*136 |перед нами|

*137 |нами офицерами и перед|

*138 [Они] |остались отпечатанными в памяти на все последующие годы.|

*139 |звериную|

*140 |по форме|

*141 |хуже смерти|

*142 |личного|

*143 |297 арт. пуль.|

*144 |где-то за лесом в деревне|

*145 |коменданту штаба|

*146 |Полосатое небо светило каждому по разному, одному дальнюю дорогу и долгую войну, а другим оно вещало быструю кончину, немецкий плен и тяжёлые раны.|

*147 |жизни и смерти на земле|

---

Copyright ©2005, Н.Шумилин
Все права защищены.
Copyright ©2005, N. Shumilin, All Rights Reserved Worldwide

http://nik-shumilin.narod.ru





























Книга о войне «Ванька ротный», написанная участником Ржевской битвы А.Шумилиным рассказывает о боях РККА под началом Жукова под Ржевом, Белым с германским вермахтом Гитлера, 9-й армией под командованием Моделя.