Главная | Содержание | Глава 10

Текст главы набирал spm111@yandex.ru
Текст восстановлен до авторского.
-01- — скан стр.
01 — сноска
01 — правка
Глава 11 (сканы)
??.??.19??
01.08.1983 (правка автора)
Передовая и тыл
Декабрь 1941 – январь 1942 года
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Передовая и тыл. Лютая зима. Повозочный. Ординарец. Ножичек. Мёртвые. Обоз.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

-01- Видно судьбе было угодно, чтобы из многих тысяч павших, в живых остались редкие одиночки. Они сохранились, для памяти об этой кошмарной и тяжёлой войне.
Мы несли большие потери и тут же получали новое пополнение. Каждую неделю в роте появлялись новые лица. 01 Разве в таком потоке людей запомнишь их фамилии? Своих солдат часто в лицо не знаешь!
Среди вновь прибывающих красноармейцев были в основном деревенские жители. Попадались среди них и городские служащие, самые мелкие чины.
— Эй, старшина! Позови того учителя и счетовода! Скажи им, пусть снова составят списки на последнюю партию прибывших! Звонили из штаба, там ротные списки потеряли!
Военному делу прибывающие красноармейцы не были обучены. Солдатские навыки им приходилось приобретать в ходе боёв. К линии фронта их вели и торопили. Им нужно было попасть на передовую ночью, к раздаче пищи. И как только они в темноте, гремя котелками, появлялись в роте, то нередко под вой и грохот снарядов начиналось их шествие обратно в тыл. Не успев хлебнуть из общего котла солдатской подсолённой похлёбки, не оглядевшись кругом, — где тут война, они обмотанные бинтами ковыляли в обратную сторону. До санроты доходили не все. Одни, тут же на передовой или в пути падали замертво. Другие, получив ранения, были довольны, что в первый же день на фронте отделались от войны.
Обычно во время боёв состав стрелковой роты не превышал полсотни. Но и этого количества солдат хватало только на несколько дней. Для нас, окопников, война велась не по правилам и не по совести. Противник, вооруженный «до зубов» имел всё, а мы ничего. Это была не война, а побоище. Но мы лезли вперёд. Немец не выдерживал нашего тупого упорства. Он бросал деревни 01 и бежал на новые рубежи.
-02- 02 Каждый шаг вперёд, каждый вершок земли стоил нам, окопникам, многих жизней.

Одни воевали, а другие те, кто был в тылу, тоже считали 03 себя вояками. Был такой солдат Ефим Кошельков 02. Служил он повозочным в полковом обозе. Ему иногда в часы затишья поручали подвезти нашего ротного старшину с продуктами и едой. Ефим, — любитель поговорить о войне. Он даже был уверен, что воевал против немцев. Мне тоже иногда приходилось возвращаться с ним в роту и слушать его рассказы о жизни, о превратностях судьбы и что вот он, как попал на фронт, — так и не вылезает с передовой. Такой уж он был 04 говорливый.
Взгляните ему в след, когда он, не доехав до роты, возвращается с опушки леса в тылы полка. Как он остервенело и неистово нахлёстывает свою лошадёнку по тощим бокам и как она размашисто бросает ногами под уклон, приседая на ухабах. Понимает скотина!.. Что на опушке леса торчать Ефиму долго нельзя. -03- А до самой передовой, от опушки леса, ещё метров триста. Так, что в самом пекле он, можно сказать 05, никогда не бывал.
Здесь в лесной тиши, в тылах полка, в затерянной между снегов деревушке, в натопленных избах идёт своя философия и фронтовая жизнь. Здесь своя суета, солдатская не лёгкая служба и невзгоды. Но зато, никакой тебе стрельбы и стужи. Слышно, правда, как ухают тяжёлые разрывы, где-то там впереди, на передовой. Каждый отдельный удар выворачивает душу, заставляет приседать, наводит смертельную тоску и нагоняет страх. А страх, это когда у тебя на душе боязливо. А вдруг он сорвётся и сюда долетит? Шарахнет по деревне!
На передовой стужа, за рукава хватаешься, ветер свистит. Здесь в тылах полегче. Здесь всегда можно улучить момент и прошмыгнуть в избу, приложиться спиной к тёплой печке, сварить припрятанной на такой случай картошки, вскипятить в котелке воды и бросить в него экономно щепоть настоящей заварки.
Правда, выпадали иногда и ясные дни. В небе, урча, появлялись немецкие самолёты. Полетают, погудят, сбросят одну-другую бомбу, попадут в коновязь. Жалко конечно лошадей, но не без пользы. Пока начальство очнётся, свежая конина, для солдатиков из тыловой братии очень даже сгодится. До хорошей бомбёжки так ни разу и не дошло. Немцы зимой редко летали. Больше в одиночку. Порыскает, покружит и улетит.
Здесь в толчее тыловой жизни с харчами тоже не разбежишься. Часто и по долгу приходилось копаться в мёрзлой земле, пока бог не натолкнёт, и где-нибудь в огороде не натолкнёшься, под снегом, на яму с гуртом спрятанной картошки.
В стрелковой роте другое дело. Возьмёт рота деревню, а тут приказ из штаба полка: — «Немедленно догонять немцев!». А там, впереди — голое поле, снежные бугры и обстрелы день и ночь.
Здесь в тылу на счёт этого спокойно. Обойдёшь огороды разок, другой, потыкаешь шомполом прихваченную холодом землю. Выпадет счастье нащупать перекрытие из досок, считай можно ремень ослабить на три дырки. Если проявить ещё нюх и умение, то в картофельной яме можно найти и чего-нибудь из съестного, завёрнутый в тряпицу ошмёток старого сала или оковалок свиной солонины.
Иногда очередной промах наводил на другое полезное место. Нащупаешь заострённым шомполом деревянный настил, попадёшь на ворох женского тряпья, а это считай самая надежная валюта. Тряпки всегда можно у баб обменять на сало. Заскочишь на ту часть деревни, где проживает полковое начальство. Как бы по делу! А сам ширь к молодухе. Так, мол, и так! Мы тоже не лыком шитые! Мы тоже бьёмся как рыба об лёд! Давай, мол, за каждую тряпку сала полфунта.
-04- В голове у повозочного ютились разные мысли. И все они, по его рассказам крутились вокруг съестного и собственного живота.
Он не только умел править вожжами и действовать умело кнутом, он постоянно был занят делом, добывал себе витамины и калории. Правда, он не знал что это такое. Он слышал про них от обозного старшины. Он даже спросил однажды старшину, что есть, что.
— «Сало и водка — это калории! А витамины, это когда к молодой бабе зайдёшь! Вот так Ефим! Витамины у тебя будут опосля войны! Ты щас на калории налягай!».
«Нет!» — думал Ефим, — старшина на счёт витаминов и баб не правильно толкует. Ребята говорили, что в съестном они есть.
Где, как урвать? Организму нужно питание! Подсунь сейчас обозному старшине трофейную безделушку, какой ни будь портсигар или немецкую зажигалку, и будешь иметь в течении некоторого времени полуторную порцию варева из общего солдатского котла. И не нужно будет тебе, как бездомной собаке, бегать по сугробам и искать в ямах мёрзлую картошку.
Повозочный, очень и давно мечтал добыть себе немецкие ручные часы с блестящим браслетом. Он много и часто ездил с обозом и всегда внимательно смотрел по сторонам. Зрение у него было острое. Видел он далеко и насквозь. Он издали различал, где запорошенные снегом лежали наши, а где из под снега торчала рука немецкого солдата.
Вот бы наткнуться на немца, а его ещё никто не обшарил. Подходишь ближе и видишь, рука его из-под снега торчит, а на ней, на руке, ручные часы. И будьте любезны…
Погреешь их в шершавой ладони, покрутишь головку, осторожно толкнёшь, приложишь к уху, а они глядь и пошли. Приятно и сладостно вдруг станет на душе. Ты обладатель такого богатства. Часы это вещь! Из сотни один и тот не имеет!
Никого не убивал, греха на душе не имею, ни кому зла и подлости не делал, и чувствуешь себя настоящим человеком. С виду ты обозник, солдат, а ходишь с сознанием своего достоинства, при ручных часах.
Отойдёшь в сторонку, чтобы обозники не глазели, а то ведь, чего доброго, завистники найдутся, тайно следить будут, ночью во сне возьмут и снимут. От шустрой тыловой братии всего можно ожидать.
— Чавой-то у тебя Ефим рука забинтована?
— Чай на фронте. Кажись, ранение получил?
— Да, нет, так! Чирей вскочил!
— Ну и ну! Видать, ты у нас болезненный! Надо старшине доложить!
— Больным в нашей колонне вовсе не положено быть!
— Вот ещё дурак прицепился!
Отойдёшь подальше, размотаешь повязку на руке, глянешь на «чирей», а он весь блестит и чикает.
-05- Секундная стрелка весело кружит по цифрам. Блеснёт циферблат в сумерках ночи, приложишь его рукой к уху и вся внутренняя игра гораздо слышней. Тикают чуть быстрее собственного сердца.
Вспомнил он одну памятную ночь. Тогда они с полковым обозом возили на станцию раненых. Разгрузили они раненых в санитарный поезд. Ефим шёл спокойно мимо вагонов-теплушек и вдруг слышит визгливый голос чужого солдата:
— Продаю! Тёпленькие!
— Продаю! Тёпленькие!
В горле у Ефима от этих слов что-то натянулось, в животе заурчало и ему жутко захотелось пирогов. Лежали у него в кармане гимнастерки несколько сторублёвок. Голод и запах пирогов он почувствовал сразу. Неужели тёпленькие! Наверно с капустой! А с чем же ещё быть! — мелькнуло в голове. Вот жизнь солдатская — наелся и продаёт! Повозочный весь напрягся и быстро, перебирая ногами, двинулся догонять солдата. Тот шёл в развалку, не торопясь. Ефим подобрался к нему совсем вплотную, повёл носом у рукава и захватил воздух ноздрёй. Он хотел уловить запах тёплого теста и пареной капусты. Потом он вытянул шею, обнюхал солдата и потянул его за рукав. Тот остановился.
— Почём пироги?
— Какие пироги?
— Как какие? Тёпленькие! Сам говоришь!
— Тёпленькие! Это ручные часы, а не пироги. Деревня!
— А почему же, тогда тёпленькие?
— А потому, что только щас с немца снял! Ясно? — и солдат показал ручные немецкие часы с браслетом и блестящим циферблатом.
— Ну, чего мнёшься? Бери или отваливай!
Повозочный осёкся. В голове у него замутило, в животе громко заурчало, губы готовые вытянуться в трубочку и попробовать мягкого пирога, повисли в воздухе. Он проглотил, пустую слюну и тяжело вздохнул.
Вагоны в этот момент залязгали, дернулись и задрожали. Эшелон, повизгивая на разные голоса, медленно покатил по рельсам. Солдат с часами вскочил на подножку, проплыл перед глазами Ефима и крикнул ему:
— Эй, деревня! Покедыва, прощай!
Всё это до мельчайших подробностей вспомнил он потом, когда вернулся в полк и мысль о ручных часах с тех пор запала ему в голову.
Сейчас Ефим лежал на полу в тёмном углу заплёванной и прокуренной избы, поджав под себя ноги. Пойдёт, кто мимо, наступит нарочно на ноги, -06- такой здесь был тыловой народ и это, называются друзья, приятели! Руки он сложил на животе калачиком, так они быстрее согреются, хотелось побыстрее уснуть. А мысли о еде и ручных часах заставляли его, какое то время ворочаться.
Но вот сон сам навалился на него. Ему приснилась родная изба, русская печь с петухами, аляписто расписанная пришлым художником. Такие же белые и холодные клубы пара врывались по полу в открытую дверь, когда кто-то снаружи входил.
На затылке, из-под шапки повозочного, сдвинутой на глаза, выбивались не мытые, как войлок, волосы. Шапку он по долгу не снимал. Теперь не надо было садиться за стол, снимать шапку и креститься на икону. Теперь под шапкой водились ползучие вши, грызли загривок, и он не вычесывал их, как прежде, частым гребнем. Они водились и в мирное время. На мыло тогда не хватало. Деревня матушка! В избах было и смрадно, и тесно.
Немецкие трофейные расчески попадались красивые, он были редкие и для вычесывания вшей не годились. Мыло в мирное время было не по карману, частый гребень имела каждая семья. Во сне он видел, как раз такую картину. Одна баба распустив длинные волосы сгибалась в коленях у другой, а та сверху орудуя частым гребнем, вычёсывала вшей, давила их ногтём на скамье и стряхивала на пол. Проснувшись, он подумал, — к чему такой сон? Бабы и вши?...
В полузабытье он глубоко зевнул, поскрёб ногтями загривок и снова заснул. Вши, они, особенно свирепствуют, когда приходишь в избу со стужи и с мороза. Придёшь, ткнёшься между лежащих солдат, и вши начинают тебя обгрызать по порядку.

А в это время на передовой, где в снегу, на бугре, под деревней лежала стрелковая рота, стояла морозная, тёмная ночь. Ветер и мелкий колючий снег шуршал в неподвижно застывших солдатских шинелях. Думать не было сил, не то чтобы двигаться или шевелиться. Тридцати градусный мороз 03 резал и жёг позвоночник. Лежишь и чувствуешь, как в жилах медленно застывает живая кровь. Глазные яблоки вдавлены во впадины черепа. Шевельнуть глазами больно, малейшее движение ими, вызывает нестерпимую боль и резь. Лёгкие вовсе не дышат, а так верхушками хватают морозный воздух, белая изморозь при выдохе вырывается из ноздрей. И только сердце чуть слышно постукивает где-то внутри, то ли в висках, то ли в затылке. Руки, лицо и ноги совсем одеревенели, скрюченные и согнутые пальцы совсем не ощущают холода. Тело солдата чуть вздрагивает и тут же опять входит в сонное состояние. Нет сил, нет желания делать лишние движения. Сон, сам по себе надвигается неотвратимо. Он как удушливый газ, как наркоз, давит на сознание и его не стряхнуть и не скинуть. Близкий удар снаряда не выводит солдат из оцепенения. -07- У солдата нет больше сил, бороться даже за 06 жизнь.
А, где же ротный? А, где же ему быть, ротный на передке вместе с солдатами лежит. Ему нужно ещё следить и смотреть за всем.
Если разрывом снаряда тебя подбросило, ты на секунду откроешь глаза и поглядишь, не оторвало ли тебе ногу или руку. Ни рук, ни ног давно уже не чувствуешь, нужно взглянуть, целы ли они. А когда с рёвом и скрежетом снаряды проносятся над головой, то все лежат и ухом не шевелят. Такова на войне жизнь солдата и офицера стрелковой роты.
После обстрела лежишь, смотришь вдоль линии обороны роты и думаешь, сколько осталось в роте живых? Спят они? Или уже мёртвые? Смотришь и ни как не разберёшь! Гулом и грохотом солдата не проймёшь! Нужно, чтобы его в снегу перевернуло.
Некоторые на снегу засыпают совсем. Тихо и мирно уходят они из жизни. Снятся им светлые и душевные сны, родные края. К вечеру свет гаснет в избе. Ложатся спать пораньше, чтобы встать на рассвете. Светлые картины постепенно ускользают во сне, на них падает тень и наплывает вечная темнота.
Живого солдата может поднять на ноги не пролетевший снаряд, а звук пустого котелка и бряцанье ложки. Полуживой, замёрзший он сразу стряхнёт с себя сон, поднимется на ноги с мыслью, что его уже обошли. Не успев открыть застывшие веки, он через узкую щель ресниц оглядывается кругом. В каком месте старшина наливает похлебку и далеко ли до него ему идти?
Не все сразу попрутся в низину, где старшина разложил свои мешки. Старшина похлебку раздаёт по отделениям. Теперь, пока до твоего отделения ещё очередь не дошла, привычным движением руки вываливаешь котелок из мешка и шаришь за голенищем, — цела и на месте ли ложка.
Перед самым рассветом, когда под стук котелков, стрелковая рота начинает шевелиться, несколько скорченных серых шинелей остаются лежать неподвижно в снегу. Кто они? Как их фамилия? Узнавать у солдат бесполезно. Сейчас самый ответственный, для солдата момент. Голова у него занята одной главной мыслью, наполнить котелок и получить хлеб и махорку. Фамилию дружка в такой момент в памяти некогда ворошить.
Нашему сержанту присвоили звание старшины. Теперь старшина отсчитывает по котелкам и отмечает по списку, ставит крестики, кто не получил харчи. Заснувших в снегу, считали, как убитых в бою за Родину.
Но были в роте случаи, когда заснувшие и отмеченные старшиной, вдруг просыпались. Никто тебя толкать и будить не будет. 07 На кой мёртвому говорить:
— Давай вставай! Старшина пришёл!

-08- Ходить зря по передовой никому неохота. Нужно вдоль линии снежных ячеек идти, а тут немец режет из пулемёта. Старшина пошлёт проверить. Посланные бойцы до убитого добираются ползком. Перевернут его, посмотрят ему в лицо, а он мёртвый и на лице ехидная улыбка. Этот убитый. У замёрзшего на лице обычно полный покой.
Мне самому приходилось ходить от края, до края по передовой. Солдаты знали, что ночью «ротный» не раз по окопам пройдёт. Я смотрел на мёртвых, у них на лице не было страданий и мук, у них всё теперь было позади. Муки и страдания остались на долю тех, кто живым торчать в снегу остался.
И вот, что обидно. Страдает и переживает человек, а потом погибает. Разве это жизнь, когда судьба даёт тебе перед смертью месяц, другой нечеловеческих страданий.
Убитому не нужно кланяться пулям, припадать животом к земле, вздрагивать и замирать от разрывов снарядов, ждать среди пролетающих мимо, именно своего снаряда. Сколько их с рёвом и грохотом пронеслось мимо тебя?

Глухой выстрел из ствола орудия и вот он летит в твоём направлении. В такой момент не успеешь глазом моргнуть, а он уже здесь, над тобой навис.
Свежий, не опытный человек не сразу и не быстро привыкает к снарядам и смертельной опасности. Потом, гораздо позже, он начинает различать малейшие шорохи приближения собственной смерти.
Пули, снаряды и мины редко летают в одиночку. Они срываются вереницей и бьют по мозгам без разбора.
Ночью, когда немцы спят, стрельба затихает, а с рассветом залпы орудий следуют один за другим. Земля дрожит, как в лихорадке. В воздухе стоит удушливый запах немецкой взрывчатки, над передовой поднимается облако снежной пыли и пороховой гари, сыплются куски мёрзлой земли, а над затылком со свистом пролетают осколки. Мёрзлые куски с глухим вздохом падают на землю.
Выстрел, — удар! Ещё выстрел, — ещё удар! При каждом ударе человеческое тело мгновенно сжимается. А если снаряды к земле несутся неуловимой лавиной, то тело человека начинает дергаться в конвульсиях, как у припадочного. Удары чередуются с такой частотой и силой, что разум не в состоянии улавливать промежутки между разрывами. Всё гу-у-дит и ле-е-тит вокруг, превращаясь в общее месиво.
Некоторые из солдат не выдерживают обстрела, и пытаются перебежать в другую, свежую воронку. На солдат по-разному действуют залпы и обстрелы. Одни терпеливо лежат и ждут, другие начинают метаться. Иной впадает в уныние и по-детски плачет. Некоторые теряют память, другие зрение и слух.
— Как твоя фамилия? — спрашивает старшина при раздаче пищи.
— Чья? Моя?
— Ну, а чья же ещё?
— Моя? Не знаю! — вон у сержанта спроси!
-09- 08 Но этого ничего не знали 04 наши «боевые» командиры. Они сидели в тылу, рисовали красным карандашом кружочки и стелочки, наносили на бумаге удары по врагу 09. Им нужна была деревня, а рота застряла в снегу.
— Слушай комбат! — кто там у тебя командиром роты? Безынициативный совсем! Пятые сутки лежит под деревней! Из штаба дивизии мне все уши прозвонили!
Мне приходилось видеть своих солдат не только в полной апатии, но и встречать с их стороны недовольство и решительный отпор, когда я пытался в очередной раз, снова поднять их в атаку.
— Ты что лейтенант? Разве не видишь? Головы поднять нельзя! Мало ли чего от тебя требуют! Пусть сами сначала попробуют сунуться вперёд, а мы на них посмотрим! А то, давеча старшина рассказывал, сами сидят по избам с бабами, а с нас по телефону требуют!
Начальникам нужно было, чтобы мы взяли деревню. Они по телефону требовали, угрожали мне расправой, крыли трехэтажной матерщиной. А когда я являлся с докладом, снисходительно улыбались. Штабные, те иронично удивлялись. И не стеснялись прямо в глаза спросить:
— Ты ещё жив? А мы думали, что тебя убило! И деревню не взяли! Ты смотри, он даже не ранен!
Я смотрел на них, молчал и курил. Я один, а их здесь много! В батальоне осталась одна недобитая рота, а здесь, в тылах полка, их сотни! Как ничтожны и жалки мы были тогда. Невидимая стена разделяла фронт на два лагеря. Они сидели в тылу за этой стеной, за солдатскими спинами, а мы ценой своей жизни и крови добывали им деревни. Чем тупей и трусливей были они, тем настойчивей и свирепей, гнали они нас вперёд. Мы были жертвами их промахов, неумения и неразберихи. Молодые лейтенанты не могли в одиночку постоять за себя. Позади, против нас — «насмерть» стояла братия, целая армия тыловиков и мы всё это должны были терпеть.
На войне, каждому — своё! И все эти прифронтовые «фронтовики» и «окопники», должны тихонько сидеть в щели, гадить в галифе и помалкивать в тряпочку, о том, что они воевали и видели войну, чтобы ненароком не испачкаться в собственном дерьме.
После очередного массированного обстрела по переднему краю, в роте снова появились убитые и раненные. Я, конечно, покрикивал на своих солдат, поднимая их в очередную атаку, они шевелились, вставали, посматривая в мою сторону, но после десятка шагов вперёд, очередной залп всех возвращал на место.
Я служил службу погонялы своих солдат на верную смерть. В этом я признаюсь, беру на себя вину, каюсь, на мне лежит этот тяжкий грех.
А начальники мои перед солдатами остались не виноватыми 05. Они на солдат не кричали, в атаку их не поднимали и не гнали, трибуналом не пугали, у них были для этого командиры рот — «Ваньки ротные»!
Вот так! Если новый залп не добивал раненых, то всё равно во время обстрела перевязывать их никто не будет, сам в это время управляйся. -10- Такое не писаное правило у солдат на войне.
Когда по роте бьют снаряды, нужно глядеть и удержать на месте живых, чтобы не сбежали. Один, два могут струсить и побежать с поля боя. За ними смотри, да смотри! Посеять в роте панику большого труда не стоит. С меня потом спросят, если поймают кого в лесу. Нас, ротных, держали под страхом расправы. Мы своей волей и присутствием держали солдат под огнём.
За один, два дня при хорошем обстреле от роты в полсотни человек, остается совсем не много. Старшина в этих случаях по продуктам имел резерв. Получил и принёс на полсотни, а в роте осталось два десятка стрелков. Не пойдёт же он сдавать продукты обратно.
— Пользуйся братцы! Набивай животы! Помянем товарищей отдавших жизнь на поле боя! Подставляй котелки! — он разливал водку железной меркой, солдатское хлебово шло в котелки без нормы, это не ценный продукт. Старшина был прижимистый и расчетливый парень.
— Сегодня по полному котелку! Давай налетай!
Старшина кидал солдатам буханки мёрзлого хлеба, сыпал горсти махорки и осмотрительно зажимал спиртное. Мало ли что? Ещё потребуют назад! За спиртным начальство строго следит! Он раздал всё, что полагалось солдатам, уложил вещи в сани, взял бидончик, который держал между ног и велел солдатам грузить в повозку раненых. А сам, неспеша, отправился на передок доложиться командиру роты.
— Здравия желаем, товарищ лейтенант!
— А старшина! Добро пожаловать! Ну, как всех накормил?
— Всех, товарищ лейтенант!
Он знал, что я беру котелок всегда последним, когда вся рота поест.
— Выпейте водочки, товарищ лейтенант!
— Я вам на закуску оттаянного хлебца приготовил.
— Вот возьмите кусочек! — и он 10 из-за пазухи вытаскивал чёрный хлеб, завёрнутый в тряпицу.
— Вы послушайте, что давеча произошло.
В полку кто-то пустил слух, что немцы после обстрела окружили нашу роту, и фронт на этом участке оказался открыт. Я получил продукты, смотрю, кладовщик заметался, забегал. Тыловые бегают, грузят мешки. Я получил всё, сижу и смотрю. Видно начальство дало команду эвакуироваться. У меня в санях особого груза нет. В случае чего, я быстрее всех удеру. Я уж думаю — ехать, не ехать с продуктами на передовую. Тыловики на дорогу и через полчаса их в деревне нет 11. Смотрю, с передовой наш солдат топает, у него рука перевязана. Я сразу к нему. Так, мол, и так!
— Как там немцы?
— И что на передовой?
-11- — Где наш лейтенант?
— А где ему быть? Поди, сам знаешь! В роте на передке с солдатами лежит!
— Велел найти тебя и передать, что в роте есть тяжелые раненые.
— Велел на лошади ехать!
— Ну и дела! Я налил ему положенную норму водки, накормил его, а сам сюда.
— А санрота тоже уехала? Куда теперь раненых повезёшь? — спросил я.
— К рассвету разберутся, назад приедут!
— Вчера говорили, придёт пополнение. Маршевая рота на подходе идёт.
— Это не плохо! — заметил я.
Старшина вернулся к своим саням, тронул поводья, и не торопясь, зашагал рядом с ними. Я лежал в воронке и смотрел на равнину, где рота занимала небольшой участок земли.
— И что странно! — подумал я.
Отойди мы сейчас с этого голого бугра на опушку леса, немцы и не подумают занять его 12. Снежное поле, для позиций немецкой пехоты не годится. Они держали нас под сильным огнём, потому, что мы перед ними близко торчали. А нам приказано — «ни шага назад!». Такова воля командира полка, таков боевой приказ нашей роте.
Вы думаете, что после недели непрерывного обстрела, уцелевшие остатки роты отведут на отдых в лес? Напрасно вы так думаете. Меня по этому поводу разбирает смех. Сколько бы мы с ротой не торчали в снегу под деревней, сколько бы в роте не осталось солдат, нас на фронте считали боевой единицей и с меня, с командира роты, спрашивали, как положено за роту. На войне действовал железный закон. Мы, окопники, вели войну и как говорят — стояли на смерть 06.
Не думайте, что я что-либо сгущаю, мне иногда от обиды просто хочется всех подальше послать. Как они только выжили, сидя у нас за спиной! О чём говорить! Тоже мне однополчане! Однополчане были они 07. А мы были тем мусором, цена жизни которого, была мала и ничтожна.

К вечеру немцы обычно прекращали огонь. Они расходились по избам, заправлялись едой и ложились спать. Только часовые посматривали в нашу сторону, освещая нейтральную полосу ракетами 13. Дежурный пулемёт иногда пустит очередь трассирующих в нашу сторону. А вообще, ночью слышно, как шуршит колючий ветер и кружится мелкий снег.
За одну такую тихую и снежную ночь всё мёртвое, истерзанное исчезало под белым налётом. Кто не поднялся, не встал и не явился к старшине с котелком 14, тот навечно остался лежать слегка припорошенный мелким колючим снегом.
Командиры рот похоронами не занимались. Зимой, на передовой этого и не сделаешь. Их дело было держать рубежи и ходить с ротой в атаку.
-12- Убитых учитывал старшина. А братские могилы должны были рыть полковые людишки. Я не заставлял своих солдат долбить мёрзлую землю и рыть для убитых могилы. Они для себя, для живых, не рыли окопы, а лежали в открытых снежных воронках.

Повозочный хотел протянуть занемевшие ноги. Во сне он сделал несколько торопливых движений, пытаясь ногами нащупать свободное 15 место, но ему это сразу не удалось. Обоз вернулся в деревню и в избу после паники, набилось много народа.
16 Здесь ютилась братия самого низкого сословия. На грязном замызганном полу лежали вповалку повозочные и солдаты.
17 Чины повыше и офицеры тылов занимали отдельные избы. Солдат и повозочных туда не пускали. Уж очень плохо и мерзко от них пахло. Солдаты «Фюрера», приходя на постой, по крайней мере, на пол бросят 18 соломы. А наши привычны, они вот так и год могут пролежать на грязном заплёванном полу. Главное разве в том, где лежать? Главное в том, кто кого пересилит!
Солому начальство слать запретило. Курят и плюют прямо лёжа в углу. Тут и пожар может случится. Солдатам что! Им говори, не говори! Бросят горящий окурок, — сожгут всю деревню. Вот и запретили слать в солдатские избы солому. Лежат солдаты на грязном полу и пускают дух:
— Куды те, ты мне в харю вонь свою направил?
А он тебе нарочно со звуком пустит струю, а на словах добавит, — Нюхай друг русский дух! Выйдет весь, ещё есть!

Вчера ездил повозочный к артиллеристам, возил им сено, для лошадей. Стоят они в лесу у дороги. До настоящей передовой ещё километра три. Никто не хочет лезть в окопы к пехоте.
Посмотрел Ефим, как живут артиллеристы. У них в стороне от огневой, стоит походная палатка с железной печкой. Рядом куча наколотых дров, топи хоть всю ночь, жарь целый день. Делать им нечего вот они и преют. Всё своё барахло они возят за собой на конной тяте. Батарея небольшая, всего два орудия и ящик снарядов на две огневых. Вот и вся позиция полковой артиллерии. В палатке свободно, пахнет хвоей, никакой толкотни. У каждого, для отдыха определенное место.

Был у повозочного дружок. Шли они вместе на фронт в одной маршевой роте. Дружка отправили стрелком на передовую, а Ефим остался в полку при лошадях 19.
Повстречал раз дружка своего Ефим в санроте. У дружка на шее чирей от холода вскочил. Сделали наклейку и отправили обратно. С такими вещами от передовой не освобождают. Это не рана, полученная в бою. Поговорив с ним о том, о сём, дружок заторопился, он должен был со старшиной вернуться обратно. Разговор о передовой 20 не состоялся. Из разговора Ефим не мог себе представить, что такой стрелковая рота. И никто из здешних, даже их свирепого вида обозный старшина не мог сказать о передовой ничего путного.

-13- Повозочный лёжа в углу избы, поворочался, поскрёб ногтями за пазухой, не открывая глаз. Открывать глаза без всякой надобности последнее дело. Вот когда повар загремит у котла, тут не зевай, предлагай ему свои услуги. Ноги сами спружинят, каждый мускул настороже. Локти поднимут, ноги 21 вынесут 22. Выскочишь из 23 избы наружу, хватишь полной грудью морозного воздуха и мурашки побегут по спине. Тут раздумывать некогда. Сразу с услугами к повару. Натаскаю водицы! Напилю и наколю дровишек! В топке под котлом огонь разведу.
Ещё заря не займётся, а у тебя 24 всё готово. Притулишься спиной к теплому котлу, затянешься козьей ножкой и на душе станет тоже тепло. Теперь только ждать. А ждать уже не долго. Время быстро бежит.
Смотришь, мимо снуют такие же шершавые и потёртые, а ты спокойно стоишь, ты при солидном и сытом деле. Слышится глубокое дыхание и фырканье лошадей. Деревенские розвальни поодаль стоят, задрав вверх оглобли. Сегодня, когда рассветёт, он вместе с другими повозочными поедет обозом в сторону армейских тылов. Туда они повезут раненых, а на образном пути возьмут амуницию и винтовки, для нового пополнения.
Сейчас нужно достать котелок и к повару подкатиться, чтобы пока нет никого, плеснул 25 двойную порцию, да погуще. Всю работу, которую повозочный спроворил, должен был сделать на кухне сам повар. Он знал, что заработанное за поваром не пропадёт.
Но куда именно потянется обоз, сколько времени ему придётся торчать в санях на холоде и месить ногами снег по зимней дороге? 26 Сколько раз придётся переваливать сани через сугробы и заносы, которые теперь ветром намело поперёк дороги, понукая и нахлестывая свою лошадёнку.
Старшина, их обозный начальник, выйдет на крыльцо, сделает передых и рявкнет басом. Попробуй, не успей лошадь в сани запрячь. Попробуй, промедли или сделай промашку, — оборвётся сбруя, уволокут ночью вожжи. За это можешь к вечеру на передовую угодить. Хоть и нужно заразнее знать, что там и как там, но никто из повозочной братии почему-то не рвался туда, а совсем наоборот. Да и был Ефим человек робкий, больше мог угодить, чем показывать свой характер. «Лучше прикинуться дурачком, чем трупом валяться на снегу», — слышал он разговор от своих товарищей.
Теперь с обозом путь их будет не лёгкий. Но зато на обратном пути старшина завернёт в деревеньку, куда-нибудь в сторону, где живут одни бабы, дети, да старики, где нет постояльцев солдат и не живут всякие штабные начальники.
Достанется им большая зажиточная изба и сердобольная хозяйка. А уж разжалобить её на чугун картошки, это они мастера. -14- Дело обычное. Глянь и перепадёт им чугун человек на десять. Считай, каждому по горсти горячей картошки в мундирах.
Зашуршит большой, тяжёлый чугун корявым дном по исподу печки, подхватишь его рогатым ухватом и быстро на стол. А тут уж не надо сидеть и глотать пустую слюну.
Достанешь из штанины тряпицу с солью, возьмёшь пальцами малую щепоть, посыпишь на облупленный горячий комок и обжигая губы, вдыхая жгучий пар, нажмёшь на него зубами. Дуешь на него, а он как огонь рот обжигает.
Старшина конечно в красном углу, он держит железную кружку, налитую самогонкой. Крякнет для порядку, понюхает корку хлеба и опрокинет всё разом, у него горло широкое. Сунет себе под нос ломоть ржаного хлеба и завертит головой.
В обозе двенадцать подвод. У всех двенадцати за голенищами кнуты и ложки. Сидят за столом, как апостолы, с двух сторон от старшины. А старшина, как Иисус, выкатив грудь, смотрит серьезно на своих подчиненных. У себя, в полковых тылах, обычно во время еды никто не снимал с головы шапки-ушанки. А здесь, за столом под святыми иконами, совсем другое дело. Тут и хозяйка может осудить и сказать, что нехристи.
Солдаты за столом сидят по-христиански, шапку на лавку и придавил её под собой. Некоторые суют её за пазуху. Как там не вышло, что не случись, а шапка при тебе, на улице ведь зима.
Старшина закусывает, а сам строго поглядывает на подчиненных. Строгость, она всегда солдату нужна! Отведут солдаты душу горячей картошкой, а там глядишь, и самовар появится на столе.

Сани и сбруя на лошади были проверены. Повозочный в ожидании команды — «Трогай!», — прохаживался вдоль своих саней 27. А старшина на крыльцо появляться не торопился.

А здесь, на передовой, немец какой уже день продолжал рвать и метать. С рассветом, думая, что мы можем сунуться, он обычно усиливал огонь. Телефонный провод, протянутый ночью, как всегда обрывался. Телефонист уминал под собой за ночь выпавший снег, поджимал колени к животу и, прикрыв лицо рукавом шинели, тут же засыпал. На исправление линии ходили те, кто сидел в батальоне или полку.
Солдаты с ночи перелезли в воронки поглубже, наскребли на бруствер снега и теперь в этих укрытиях можно было лежать, или сидеть несколько пригнувшись.
-15- Сегодня ночью старшина в роту не придёт. Его послали в тылы дивизии получать новое пополнение. С ночи за продуктами пришлось послать в тылы полка двух солдат.
Старшина, тот знал лес, где, как и когда можно безопасно проехать, чтобы не попасть в дороге под артобстрел. Солдаты были всё время на передовой, где обстреливают лесную дорогу не знали, и когда перед утром посланные возвращались с термосом варева и мешком хлеба, их по дороге накрыли немецкие снаряды. В термосе появились дыры, жидкое варево из термоса потекло, а солдату повезло, его не задело. Второй солдат нёс мешок с хлебом, его ударило воздушной волной, отбросило в сторону и на время контузило. После недолгих поисков их нашли на опушке леса под елью. Они были в сознании, но руки и ноги у них не действовали.
Но дело не в этом. Рота осталась без хлёбова. Мешок с хлебом принесли. Те двое через некоторое время встали на ноги. Обидно, что термос оказался пустой. Второй раз снабжать варевом роту никто не будет. Всё разлилось, расползлось, ничего не осталось.

Ординарец вспомнил, что когда они притопали в полк с маршевой ротой, то ему впервые на глаза попались скругленные железные коробки с широкими ремнями. Солдаты надевали их на спину и уносили на передовую. Потом он узнал, что железные коробки называли здесь термосами. Они служили для доставки горячей пищи солдатам на передовую.
Они тогда, долго стояли около кухни и ждали своей очереди. Их накормили с дороги, когда последний солдат отвалил от кухни с наполненным термосом. Те, что сидели где-то впереди, получали еду в первую очередь.
А он представлял себе термос в виде круглой блестящей стекляшки. Здесь на фронте предметы и вещи имели совсем другое название и значение.
Когда они стали толкаться с пустыми котелками около кухни, то повар сказал им, что они находятся на передовой и собираться вокруг кухни кучей, опасно для жизни.
Потом они услышали отдаленный гул и раскаты взрывов. Оказалось, что до передовой нужно ещё идти и идти. На передовой открыто никто не болтался. А около кухни, как помнил ординарец, ходили все во весь рост. Ходили спокойно и отпускали, даже шуточки.
У каждого на войне был свой передний край. У повара передовая проходит под колёсами кухни. С его черпаком воевать можно полсотни лет. Смерти не боись! Живым всё равно останешься!
— А где передовая? — спросили они ездового с кнутом, стоящего у кухни.
В ответ он промычал что-то невнятное себе под нос и неопределенно махнул в сторону запада рукой. Ездовые, штабные и тыловые солдаты даже смотреть в ту сторону 28 не желали. Они только ухом наводили, прислушивались и замирали, когда с той злосчастной стороны слышались раскаты взрывов и гул. -16- Не прорвали бы фронт! Вот что их 29 беспокоило!
После раздачи горячей пищи, новобранцам выдали винтовки и патроны. И они всё сразу поняли, что лес, где стояла походная кухня, вовсе не фронт, а глубокий тыл. Хотя тыловики считали иначе. До передовой им пришлось топать и топать!

Контуженых солдат, что несли в роту еду, 30 доставили на передовую. В санроту они не пошли, наги и руки у них стали понемногу двигаться. Вместе с ними на волокушах притащили хлеб.
Мёрзлый хлеб не жуют. Его откусить и отрубить нельзя. Его скребут помаленьку зубами, ковыряют штыком, соскребают лопатой. Кусочки и мелочь вместе со льдом кладут на язык и ждут пока он растает. Потом провалится он в горло, как жидкая каша.
Некоторые из солдат кладут хлеб на время за пазуху, между гимнастёркой и нижней рубашкой, там потеплей и вши в это время уползают. Они хлебный дух не переносят.
Разве солдат будет ждать, пока он оттает. В животе и мороженый кусок место найдёт. Каждая хлебная кроха, это питание солдата. Без этой крохи хлеба не уснёшь, без неё не умрёшь, без неё до утра не дотянешь!

Ординарец и телефонист облюбовали новую воронку в качестве укрытия. Поблизости ударил тяжелый фугасный снаряд. Сразу после удара земля становится податлива для лопаты. Они вдвоём углубили воронку, перетащили туда нужный скарб, поставили телефонный аппарат и позвали ротного. Повернувшись на спину и откинувшись на схваченную морозом землю, они закурили и теперь отдыхали.
Хотелось пить. Но сколько не ешь, ни глотай снежную массу, снегом не напьёшься. Кроме того, нужно найти свежий снег, нетронутое место, не запачканное взрывчаткой. Нужно стряхнуть варежкой верхний с гарью слой, загрузить котелок и пробраться обратно к воронке. Жёсткий, рассыпчатый снег во рту тает плохо. Снег, в отличие от воды, имеет особый пресноватый и противный привкус. Жуй его, валяй во рту, дави на языке, много его всё равно не заглотаешь. Снег таяли в котелках, но пили всё ту же противную жижу.
У ординарца была фляга для воды, немецкая, обшитая суконкой. Но, если флягу таскать на ремне, вода во фляге быстро замёрзает. Не будешь флягу держать за пазухой на голом теле. Пробовал он засунуть флягу под шинель к животу. Такое впечатление, как будто тебе туда мальчишки снега набили и льда напихали.
— Ты чего хихикаешь? — спросил при этом ротный.
— Так ничего! — а ледышка к животу в это время прижалась.
С тех пор пустая фляжка, как деревянная колотушка, болталась у него на всякий случай на поясном ремне.
-17- Иногда выпадали дни, когда старшина в тылах полка на роту получал спиртное.
— Давай, отцепляй свою фляжку! — говорил он, постукивая по мешку, в котором лежали две, три наполненные спиртом.
Получив от старшины драгоценный напиток, ординарец бежал обратно к себе в воронку, придерживая на боку, отяжелевшую фляжку. Но такие дни выпадали не часто. Больше было таких дней, когда он о спирте и о фляжке не думал, она болталась пустая на ремне, постукивая по костям на боку. Были дни, когда голодные и замёрзшие солдаты напрасно ждали продукты и старшину. Старшина являлся, а продуктов не приносил. Повозочный за плечами держал термос, налитый горячей водой. Похлёбку обычно приносили холодной, а вот пустую воду, для чая успевали донести кипятком. Хлеба не было. Все смотрели молча на старшину и ждали, что он скажет, и слушали урчание у себя в животе.
— Опять самоклизмирование! — ворчали солдаты.

Сейчас, когда «фрицы» притихли. Можно немного размяться, подвигать онемевшими ногами, куда ни будь пробежаться вдоль роты недалеко. Хорошо бы поесть!
Когда, от голода кишки переворачивает, то 31 хочется 32 курить. Махорки в роте нет. Её давно не выдавали. Даже телефонист, лежащий у аппарата, с точки зрения махорки был совершенно «пустой». А у связистов во взводе, в отличие от стрелковой роты, всегда водились запасы и резервы, они снабжались отдельно.
Откуда-то справа, из-за снежного пригорка, ординарец услышал, голос младшего лейтенанта, — командира взвода. В роте было десятка три солдат и двое живых офицеров. Ординарец повернулся набок и подался вперёд. Он встал на колени, вытянул шею и выглянул наружу.
— Что там? — крикнул он в сторону младшего лейтенанта.
— Где командир роты?
— Тут он! Спит! А что?
— Танки появились за деревней!
— Много?
— Нет! Два или три!
Ординарец перевалился на живот, вытянул ещё больше шею и стал смотреть на дорогу, которая вела из леса в деревню. Там, за деревней, сверху под горку, по зимней, едва заметной 33 дороге медленно и лениво ползли черные остовы танков. Их было три. 34 Звуки моторов пока до него не долетали. Их сносил ветер в сторону. В чистом морозном воздухе стояла торжественная тишина. Было уже совсем светло, -18- а немцы почему-то не стреляли. Теперь было ясно. При подходе танков, незачем было стрелять.
Ординарец ткнул командира роты локтем, думая, что он проснётся, а сам, подавшись выше, стал наблюдать за ходом танков. Белый дым из выхлопных решёток клубами вырывался вверх, когда моторы набирали обороты.
Ординарец знал, что командира роты можно поднять на ноги в любую минуту, но его удерживало то, что лейтенант последние сутки почти не спал. Это был первый день, когда у них в роте не было потерь убитыми и ранеными. Ординарец решил не спешить.
Он вспомнил, что у него в вещмешке лежит десятикратный трофейный бинокль, который лейтенант ему передал на хранение.
Лейтенант предупредил его тогда:
— «Пойдёшь со мной в полковые тылы, о бинокле никому ни слова, и не показывай. Держи его при себе, все время в мешке. Тыловики брат гниды, шустрый народ. Побегут, доложат начальству, а те отберут его себе, скажут — в фонд обороны. Не будь дураком! Варежку не разевай!».
Теперь он снял лямки с плеча, развязал мешок и достал в толстом кожаном чехле чудо машину. Приложив окуляры к глазам, он навёл его на резкость и стал рассматривать дорогу и ползущие по ней танки.
В бинокль были видны открытые башенные люки, лица танкистов, торчавших поверх брони. Они даже здесь, на самой передовой шли явно открыто, нисколько не опасаясь обстрела с нашей стороны. В бинокль было видно, что шествие на дороге замыкала открытая легковая машина. В ней, по-видимому, сидели штабники офицеры. Они о чём-то, говорили, показывали в сторону деревни, размахивая руками.
Танки, перевалив, через снежный бугор, пустили клубы серого дыма, вошли в деревню и скрылись за домами. Но где, в каком месте, у какой именно избы застыли они, трудно было сказать, он прозевал момент их остановки. Изгороди и заснеженные огороды, покрытые инеем деревья, присыпанные сверху толстым слоем снега дома, закрыли собой остовы танков. Время как будто остановились.
Ординарец знал, что между деревней и позицией роты пролегал неглубокий овраг. Овраг был заметён глубоким снегом. Немецкие танки через него не пройдут. Сейчас самое главное, чтобы солдаты, увидев танки, сидели на месте и были спокойны. Что-то притихли славяне! Видать только шапки торчат!
Ординарец прикинул и решил так:
— У немцев кончились снаряды, вот они и пригнали танки в деревню.
— Ну, теперь посидим в обороне! — подумал он и глубоко вздохнул.
-19- Он положил бинокль в футляр, опустился в воронку и снова откинулся на спину. Теперь он всё обдумал, решил и знал наперёд.
Взводный больше не кричит. Солдаты лежат и посматривают на деревню. Солдаты по едва уловимым признакам чуют, когда всё в порядке. Они, конечно, слышат, видят и обо всём заранее знают. У солдат свой безошибочный взгляд и острый музыкальный слух.
Ведь бывали случаи. Стоило командованию 35 принять решение отвести дивизию на другой участок, офицеры полка не в курсе дела, а солдаты на передовой уже перематывают портянки и щупают подошвы.
Ординарец откинулся на спину и тоже был не против заснуть 36 В течение последних 37 суток он, так же как и ротный, много бегал и мало спал. Теперь очередь ротного. Он, ординарец должен нести дежурство. Они с ротным по очереди отдыхают, если вдруг немец на время затихал. Теперь от него не должна ускользнуть, ни какая мелочь 38. Он, ординарец должен всё видеть, всё замечать и держать в голове. Когда ротный проснётся, он ординарец представит подробный доклад. Ротный может спросить обо всём, задать любой, самый ехидный вопрос. Он может спросить, о чём даже не думаешь.
— Как работает связь? Есть ли во взводе у младшего лейтенанта раненые?
Ординарец, хоть он и рядовой солдат, командным лицом в роте не 39 был, но уметь смотреть и думать, он должен не хуже начальника штаба. Ротный с ним, с ординарцем, 40 и по важным делам советовался.
Младший лейтенант тот во взводе, почти всегда с солдатами на правом фланге. В светлое время по открытой местности туда просто так не добежишь. С кем может ротный о своих делах, словом перекинуться?
Бывали случаи, когда ротный ему поручал целый взвод и он, ординарец вёл его в заданном направлении. Выводил его на позицию, поднимал, если нужно 41 в атаку, выполнял задание, которое ротный ему поручал. Но сам он не любил командовать взводом, когда по крайней необходимости попадал туда и на него ротный вешал ответственность за выполнение боевой задачи. Рядом с ротным всегда было легче и веселей.
У него и здесь были свои заботы. Они с ротным были больше чем друзья, чем начальник и подчиненный. Война, опасность, адский холод и постоянное напряжение, сблизили их.
Он вздохнул, понимая всю важность текущего момента. Мысленно он делал всё, как его лейтенант, а душой и телом чувствовал себя простым солдатом. Ответственности он не боялся. Но она его почему-то угнетала и он нести её, никак не хотел.
Когда он появлялся среди солдат, они принимали его с серьезным почтением. Он был всегда в курсе всех дел и неприятных известий.
-20- Иногда обстановка на передовой поворачивалась так, что простые солдаты, не должны были знать о грозящей опасности их полного уничтожения. Для них спокойней, когда они не смотрят смерти в глаза. Ситуация может всегда измениться. А то найдётся один такой, драпанёт с перепугу, посеет панику, собьёт с толку других, потом затаскают ротного. Полковым им что, им важно ответственность повесить на ротного. Им нужен стрелочник. Беглая масса солдат не интересует никого. Для суда им достаточно одного.

Тратить ценное время нельзя, если можно как следует выспаться. Когда подолгу не спишь, в голове начинают стрекотать кузнечики, а в ушах стоит перезвон и слышно пение.
На ходу можно закрыть глаза, продолжая идти по дороге. Картина дороги продолжает реально ползти перед тобой. Засыпая на ходу, ты отчетливо видишь уходящие назад поля, леса и дорогу. Видно торчащего в открытой башне танка немца, видно как он кричит и махает рукой. Другой немец с сигаретой во рту кивает первому головой в знак того, что мол, всё понял. Во сне явно улавливаешь шум моторов и разговор, между немцами. Понимаешь, о чём они говорят, хотя кроме «Хенде хох!» ничего другого по-немецки не знаешь.

Ординарец почувствовал толчок в спину и сразу испуганно открыл глаза. Не мигающим взглядом он уставился на телефониста.
— Ну, что? — спросил он, потряс головой, сдвинул на затылок шапку и утёрся пригоршней колючего снега.
— Чуть не заснул! — сказал он сам себе.
Часа через два он разбудит командира роты и если тот не вздумает куда пойти, то он, ординарец закроет глаза, привалится к краю воронки и заснёт безмятежно.
Сидя с открытыми глазами, он немного поворочался, нашёл удобную позу и спросил телефониста:
— Я долго спал?
— Не знаю! Я сам задремал.
— Почему так бывает? На дежурстве закроешь глаза и во сне продолжаешь всё видеть. Ляжешь спать после дежурства, никаких тебе снов!
Повернувшись на бок, ординарец достал бинокль и приложил его к глазам. Он пошарил по снежным буграм, посмотрел на деревню и 42 решил посмотреть вдоль линии своей обороны.
Посмотрел вправо. Там на снегу ещё темнела сгорбленная шинель убитого солдата. Ординарец решил под большим увеличением бинокля рассмотреть его лицо и узнать кто именно тот.
Тело убитого было несколько наклонено вперёд. Смотришь на него и думаешь. Солдат хотел вскочить, убежать от смерти, но она его схватила и силой удержала за полы шинели.
-21- Шапка и плечи солдата были присыпаны снегом. Глаза были открыты, а тонкие бескровное губы напряженно и плотно сжаты. Глаза его были устремлены куда-то вперёд. Он как будто, смотрел и не мог оторвать своего взгляда от уплывшей в пространство собственной жизни.
Локоть у ординарца сорвался с опоры, бинокль вскинулся вверх и фигура убитого пропала. Узнать в лицо убитого он не смог.
Но что это? Чуть дальше, за тощим кустом, в расположении второго взвода, он увидел 43 над окопом, чуть заметную струйку дыма.
— Дым от сигареты! — подумал он.
Курящего не было видно. В том месте изредка поднималась над кромкой снега солдатская шапка. Кто-то из солдат курил сигареты! Лежит в окопчике, пускает дым с удовольствием к небесам, а все вокруг об этом даже не знают.
Хоть воронка, где курили, была на приличном расстоянии, струйка дыма была отчетливо видна и дрожала перед окулярами бинокля. В горле у ординарца запершило, где-то под дыхом вдруг засосало, помутилось в голове и захотелось курить. Махорки в роте не было уже вторую неделю. Казалось, что все привыкли без курева и бросили курить. А теперь после увиденного, взмутил душу ни голод, ни лютый мороз, а сладкий, забытый, давно так желанный, запах табачного дыма. Он цеплял за каждую жилку, будил внутри каждую клетку.
Первое, что мелькнуло в голове, нужно бежать туда, пока солдат там пускает дымок. Потом следов не найдёшь, откажутся все, божиться станут.
Прикинув, путь туда и обратно ординарец решил разбудить ротного и доложить ему о танках. Потолкав лейтенанта, потряся его за плечо, он словами добавил:
— Товарищ лейтенант? В деревню немецкие танки вошли! За домами встали!
Услышав про танки, я открыл глаза, посмотрел на ординарца, тупо перевёл взгляд на телефониста и спросил.
— Связь с полком есть?
— Связи нет! Товарищ лейтенант! — ответил мне телефонист. 44
— Ну что там у тебя? — обратился я к ординарцу, поднялся на локти и посмотрел в сторону деревни.
— Три танка в деревню вошли! Стоят за домами!
— Раз связи нет, беги в батальон, доложи о танках! — сказал я телефонисту.
— На линию искать обрывы не ходи! Это дело взвода связи.
— В тыл пойдёшь один! Тебе нужно добежать туда и обратно. Пойдёшь напрямик. Пусть полковые ищут обрывы! Они за это получают медали.
-22- — Я прилягу ещё на часок! — сказал я ординарцу, — А ты тут посмотри!
Повернувшись на другой бок, я подвигал плечами, поёжился от холода и снова заснул.
Через некоторое время затрещал телефон.
— Кто на проводе? Где командир роты? — послышалось в трубке.
— Да, да! Слушаю! — сказал ординарец, понизив свой голос.
— На вас танки идут! Приказываю держать оборону!
— Всё ясно! Понял!
— Кто там звонит? — спросил я, полуоткрыв глаза.
— Комбат звонил. Передал приказ командира полка, — «Держаться!».
— Ну! Ну! — промычал я, повернулся на другой бок и опять клюнул носом. Клюнул раза два и опять открыл глаза.
— Чем будешь держаться Сироткин? — спросил я ординарца.
Ординарец резко повернул голову и удивленно расширил глаза.
— Я товарищ лейтенант?
— А кто же!
— Я буду отсыпать своё время. А ты в это время за меня должен держать. Тебе и командовать ротой! Вот ты давай и держи!
— Приказать «Держаться!» может любой дурак. Для этого офицерского звания иметь не надо.
Я поворочался, поворочался и заснул, а ординарец Ваня Сироткин надолго задумался.
Потом он вдруг очнулся и вспомнил, что надо немедленно сбегать насчёт покурить. У солдата махорка или немецкие сигареты? А если у него табаку холера прилично? Так не дадут. Менять надо. Могу предложить им свой перочинный ножичек. У ножичка блестящее, как зеркало лезвие.
Скажу, — Фирменный! «Золинген»!
Ротный, когда посмотрел на лезвие, так и сказал.
Прибежал телефонист. Он хотел было доложить лейтенанту, но ординарец вовремя подставил палец к губам и предупредил его, не орать и не соваться со своим докладом.
Ординарец ткнул телефониста в плечо и тихо, вполголоса, 45 зашептал, что ему нужно сбегать вон в ту воронку.
Дорога, которую ему предстояло проделать, была не простой. В начале нужно было ползком миновать открытое поле. Местность со стороны немцев просматривалась хорошо и его могли запросто заметить и срезать из пулемёта. Вторым важным делом было всё быстро проделать. Пусть связист пока понаблюдает кругом 46.
-23- Командир роты спит, а он ординарец сумеет быстро назад обернуться.
Ротный сразу проснётся и откроет глаза, когда он, ординарец, вернувшись, затянется сигаретой. Лейтенант учует табачный дым, поднимет голову, удивится и спросит.
— Чего не разбудил? Старшина продукты принёс?
А я его приятно удивлю.
— Нет, товарищ лейтенант! Это я у солдат сигаретами разжился!
— Инициативу проявил? — добавит ротный.
Ротный одобрял, когда он, ординарец по собственной инициативе полезные дела всякие делал. В данном, случае он не только для себя. Он старался и действовал из чувства товарищества. Они были товарищами и друзьями в бою.

Только бы по дороге не задело. Шальная пуля, она не разбирает в кого попадёт. Ей без дела летать не годится. Днём ротный никому не разрешал без дела болтаться по передовой.
Был случай, когда его, ординарца, лейтенант послал на фланг роты, а он на обратном пути с группой солдат потащился обшаривать убитых немцев. Дело было ночью. Они пролежали в нейтральной полосе почти до утра. Вот собственно, откуда у него появился «Золингеновский» ножик.
Но ротный потом спросил, зачем он туда с солдатами шлялся. Он показал ротному блестящее лезвие ножичка.
— Вы же, требуете заточенные карандаши! Мне их нечем затачивать!
Карандаши, бумагу носил ординарец. Всё это добывал он сам или отбирал у солдат в «фонд обороны». Солдаты не обижались. Командиру роты нужно было схемы рисовать и донесения писать. Ротный составлял планы расположения роты и занимаемой обороны, наносил ориентиры и огневые точки противника. Иногда пользовался полупрозрачной немецкой калькой «Пергамент», снимая с карты нужный участок местности. Теперь блестящее остриё перочинного ножа имело особое значение. Кроме того, ординарец иногда пользовался плоским лезвием, как узкой полоской зеркала, рассматривая в неё свою, испачканную окопной землей, физиономию.
Однажды их вместе с лейтенантом вызвали в тыл с передовой за получением в роту нового пополнения. Лейтенант тогда посмотрел на него и серьёзно сказал:
— Ходишь со мной по штабам, а вид у тебя замарашки. На кого ты похож?
После этого замечания, он конечно, старательно умылся, подтянул поясной ремень, оттёр грязные места на боках шинели, привел себя, так сказать, в полный порядок. С тех пор он и стал посматривать на себя в лезвие ножичка.
Ему было восемнадцать, и он думал, посматривая в эту узкую полоску, что пора бы на верхней губе расти усам, как у порядочного солдата. А они, не росли!
-24- Ротный был старше его года на три, но тоже не часто брился. Ординарец посматривал на лейтенанта и во всём старался быть похожим на него.
Размышляя о ножичке, он перевалил через снежный край углубленной воронки и, работая быстро ногами, и держа хребет параллельно земле, побежал по выбранному направлению. Иногда он падал, замирал на короткое время, поднимал голову, отрывая её от снега, смотрел в сторону немцев и, собравшись в комок, вдруг вскакивал и снова бежал, бросая ногами снег.
В одном месте он ползком обогнул несколько трупов присыпанных снегом и скатился в лощину, решив перевести немного дыхание, лежа на боку.
Потом он сел и осмотрелся по сторонам. Снег не везде лежал сплошным белым покрывалом. Черные прогалины воронок и плешины земли взрытой снарядами выделялись на общем фоне белого снега.
Теперь, сидя в низине, ординарец почему-то вдруг вспомнил про свой родной дом. Перед глазами всплыло бледное, худое лицо матери, её слезы, когда она получила извещение о гибели отца.
Вспомнил он, как сникла и сгорбилась она, когда пришёл его черед отправляться на фронт защищать свою Родину. Услышал он последний и отчаянный крик её, она тогда стояла на крыльце, и этот миг врезался и навсегда отпечатался в его памяти.
Тогда на него впервые надели колючую настоящую солдатскую шинель. Шинель была длинная, почему-то большая и очень просторная, сидела на нём как мешок. Он пытался встать и пойти её сменить, но пожилой солдат, сидевший рядом, схватил его за рукав своей огромной ладонью и посадил на лавку обратно.
— С шинелью не балуй! Она, тебе дана не для прогулок и для проминажу.
— Потом поймёшь, почему солдату нужна широкая шинель. Меня не раз вспомнишь!
Действительно, в просторной шинели было тепло и свободно.
Домой он редко писал. Часто забывал об этом. Он, конечно, жалел свою мать, часто вспоминал о ней, думал, как она там в одиночестве. Каждый день собирался написать. Доставал бумагу, брал карандаш, затачивал его лезвием ножичка и каждый раз отвлекался на что-то более важное и неотложное.
Здесь на передовой он, легко справлялся со всеми своими и ротными делами. Ни по одной статье, ни по одному пункту ротный не мог упрекнуть его, в чём ни будь. И только насчёт писем домой ротный иногда, проверяя, спрашивал:
— Ты скажи-ка милый друг, когда ты последний раз писал матери?
— Как, когда?
— Знаем когда! — и ротный махал ему рукой и добавлял, — Садись и пиши!
-25- — Ты куда?
— Как куда? К старшине за харчами!
— Когда напишешь, тогда и пойдёшь! Не напишешь, будем оба сидеть голодными! Ясно?
Он отвлёкся от своих мыслей. Посидел, отдохнул, нужно опять двигаться дальше.
Пригнув голову и опираясь на приклад, ординарец вскочил и побежал вдоль снежной низины. Твердые, как деревянные обрубки, валенки на морозе не гнулись. Они громыхали, когда под ногами появлялась покрытая коркой льда белизна. Валенки, как ходули тащили его куда-то в сторону и не позволяли бежать прямо. А он должен был, как мышь, проскочить открытое и взятое под обстрел немецким пулемётом опасное место. Сейчас он держал равновесие и мысли не занимали его.
Откуда-то из глубины обороны немцев высоко над головой прошуршал снаряд. За ним прилетел второй и третий. Немцы пристреливали опушку леса. Это первые снаряды, которые ударили туда.
Ординарец бежал и думал. В лесу спокойно и тихо. Рыхлый, чистый снег там совсем не тронут. Протоптал себе стежку в снегу и бегай вдоль роты, если бы там проходил передний край. Можно не бегать в три погибели, согнувшись. Там можно пройтись между деревьями в своё удовольствие.
В лесу, куда не глянь, кругом навалом дров. Натянули бы палатку, поставили бы железную печку, топи сколько влезет. Ни ветра тебе, ни холода!
Подбегая к краю низины, ординарец на какое-то мгновение разогнул спину, повертел головой и огляделся по сторонам. У немцев в деревне всё было тихо, ни стрельбы, ни заметного движения. Середина дня, а как будто все спят.
— Не ушли ли они из деревни? — мелькнула мысль. Так ведь часто бывало. Бьют, бьют! Потом вдруг притихли. Наши сунулись в деревню, а печи уже остыли! Считай, немцы от деревни километров на двадцать сумели, отбежать. Стрелковую роту это не очень волнует. А вот командира полка и батальона начинает трясучка хватать. Командир роты во всём виноват! Как он смел, отход немцев на два часа прозевать!
Теперь лощина кончилась. Нужно было пробираться ползком. Как ползти и где, он знал хорошо. Они не раз с лейтенантом здесь бегали, когда обходили вместе роту.
И теперь, перебирая локтями и вскидывая пятки, он проворно миновал самый бугор, вместе с тем, прилегая всем телом к земле, он набил в рукава шинели снега. Внутри стало мокро и холодно.
-26- Стянув зубами варежку, он вытряхнул из рукава растаявший снег и подобрался вплотную к окопу, где сидели и курили солдаты.
Ординарец перемахнул через край окопа и сидя на заднице, съехал вниз, подобрав под себя полы шинели. Здесь на корточках, потирая озябшие руки над котелком, сидело несколько солдат ихней роты.
Ординарец сразу понял, что бежал за махоркой зря. Солдаты раздобыли сухую доску, нащепали лучины и жгли их в небольшом котелке. Они грели руки. В котелке мелькал огонёк. Сизый, прозрачный дым медленно и лениво извивался струйкой, которую он с расстояния сумел разглядеть в десятикратный бинокль.
Один солдат обхватив ладонями, держал котелок, а трое других навесу грели руки.
Они сразу заметили появление ординарца. Солдаты повернули в его сторону головы и от гордости своей находки по-детски заулыбались во весь рот. Вот, мол, смотри, что мы изобрели здесь на фронте!
Лучина в котелке не гасла. Она, потрескивая, горела и постреливала. Огонь мелькал у них между пальцами, пуская икры. Ничего не скажешь! Это было изобретение века!
На снегу, на мёрзлой земле огня не разведёшь. Снег под дровами быстро подтает. Дрова намокнут. Вместо огня пойдёт пар и сырой дым.
Костров на передовой солдатам разводить не разрешали. «Немец по дыму будет бить!» — убеждали полковые.
— А, если он по роте, без дыма, бьёт вторую неделю, то это ничего? — говорили солдаты.

Ординарец приблизился к сидевшим на корточках солдатам, протянул мокрый рукав и как бы нехотя, шевеля замерзшими пальцами, потрогал прозрачный горячий воздух. Так просидел он неподвижно несколько коротких минут.
Вздохнув, с сожалением, он поднялся и направился к краю окопа. Ему нужно было без задержки вернуться назад. Он потрогал в кармане гладкую ручку ножа, и довольный, что нож был на месте, пустился в обратный путь.
Быстро перебирая ногами, он оставил позади себя лощину, небольшой снежный бугор, присыпанные снежной порошей трупы убитых. А когда, перемахнув через край окопа, он соскочил в свою воронку. Он увидел, что командир роты уже не спал.
Рядом с лейтенантом в окопе сидел посланный из тылов полка связной солдат с поручением узнать на счёт танков.
Командир роты о чём-то с ним говорил. Из обрывков речи ординарец понял, речь идёт о немецких танках, которые теперь стояли в деревне.
Командир роты скинул варежку, достал из планшета прозрачную кальку, взял карандаш и стал рисовать. Вот карандаш повис в воздухе и -27- лейтенант на мгновение задумался. Сейчас он оторвёт свой взгляд от листка, поднимет голову и спросит его, ординарца:
— Куда ходил?
Но ротный молча покачал головой, улыбнулся чему-то и стал рисовать свою схему дальше.
Наверно решил, что я бегал, куда по нужде — подумал ординарец. Но, вспомнив, что старшина вторые сутки являлся в роту без продуктов, он решил признаться ротному, что бегал к солдатам за щепотью махорки.
Может лучше молчать? — мелькнуло в голове.
Без курева на снегу невыносимо и гадко. Организовать в котелке небольшой огонь он конечно мог. Но разве лучину, сравнишь с несколькими затяжками папироски. На дно котелка можно поставить и немецкую свечку, которая давно болтается у него в заплечном мешке.
Ординарец поёжился от озноба и холода.
— Что вши заели? — не поднимая головы, спросил командир роты.
Ординарец промолчал.
Лучше молчать. А то, куда бегал, спросит. Фраза, брошенная ротным, не требовала ответа. Вши ели всех. И живых, и раненых, и мертвых.
Говорят, только комиссар и командир полка не имели вшей. Они носили нижнее белье, сшитое из немецкого парашютного шелка, отобранного у солдат, в фонд обороны.
А здесь в снегу, на передовой о вшах не думали. Какая разница, со вшами или без вшей, завтра тебя здесь убьёт. Что такое смерть? Сегодня ты есть, а завтра тебя нет! Осталось пустое место, в котором, тебя вовсе и не было.
Послали солдата идти и умереть за общее дело. Он встал и пошёл. Его убили. Идея осталась, а солдата 47 нет.
И какая разница, для командира полка, жил ты прежде или тебя вовсе не било. Важно, чтобы рота солдат деревню взяла. А кто они? Какие из себя? Разве это, для тактической карты имеет значение. Да и карта, на которой рисовал командир полка кружочки, будет потом брошена по акту сожжения в огонь.
История войны без имен. Неизвестные и безымянные солдаты отдавали на войне свои жизни. Отдавали другим, чтобы, те другие не думали и не знали о них. Кто был, кто?
Ординарец подумал о вшах, и вспомнил о свечке. Свечка — это чашечка, круглая коробка, похожая на банку с гуталином без крышки. Она наполнена стеарином, по середине, которой, торчит бумажный фитиль.
Пусть валяется в мешке. Она может потом пригодиться. Где ни будь в укрытии, в избе или в блиндаже можно будет зажечь её, когда нужно. Попадут же они, когда ни будь ночевать под крышу?
-28- Немцы пустили одиночный снаряд по полю. Он, прошуршав, разорвался, зарывшись в снег, поднял белое облако снега и изморози. И к окопу по ветру потянуло едким запахом немецкой взрывчатки. Этим запахом пришлось дыхнуть и от него стало выворачивать всё нутро на изнанку. Уж очень он, был противно тошный. И без него от голода ныло в утробе.
Ординарец понял, что штаб полка хочет узнать, по какой дороге в деревню приехали танки.
Лейтенант посмотрел на схему и на местность, сличил нарисованное на клочке бумаги, проверил, подписал её и отдал солдату. Тот сложил листок пополам и сунул его под шинель в карман гимнастерки.
Солдат сидел на корточках, и что-то соображал, прислушиваясь к шуршанию, летящих над головой снарядов. Он посмотрел вверх на серое непроглядное небо и нехотя, словно в тайне про себя помолясь, произнес вслух:
— Ну, я пошёл!
Командир роты посмотрел на него, шмыгнул носом и растягивая слова на распев, чтобы все слышали, сказал ему вдогонку:
— Подожди! Помолись! А то по дороге убьёт!
Посыльной оглянулся, вытаращил на лейтенанта глаза, а лейтенант засмеялся 48. Посыльный проворно выскочил из окопа и петляя из стороны в сторону, как бы желая замести свои следы, побежал к лесу.
С каждой секундой он всё дальше удалялся от нас. Вот он пробежал среди мелких кустов и за снежным перевалом вдруг исчез. Но вот он снова вынырнул, проскочил между двумя отдельно стоящими елями и затерялся в лесу. Он торопился в тыл, боясь попасть под обстрел. Думал, что немцы только смотрят и ловят его 49.
— Ну, этот будет жить! — сказал ротный.
Бывали дни, когда на передовой не было сказано ни единого слова. Люди лежали рядом и упорно молчали. Под разрывами, под сплошным обстрелом, на лютом ветру и холоде зря не будешь чесать язык. Да и о чём говорить? Жратъ и курить нечего! Говорить, что каждый солдат дорог Родине? А может, это вовсе и не Родина пихнула его сюда на голое поле, под немецкий обстрел? Может, это полковые начальники по своей тупости и трусости держали солдат на ветру. Вместо того, чтобы разрешить им отойти на опушку леса. Какую внутреннюю силу нужно иметь, чтобы всё это выдержать и пересилить?
Каждый новый удар снаряда и очередной остервенелый налёт уносил из роты людей. Пусть во время разрывов тебя бросает и колотит, ты всё равно должен пройти через это 50. Иначе ты и войну не видал.
Вырваться с передовой, убежать в лес, как тот связной солдатик, из стрелковой роты никому не суждено.
-29- Уйти туда, где в прокуренных избах ездовая толчея и прочая тыловая братия портит воздух, тебе не удастся. Тебе это запрещено. Ты только можешь, идти и идти вперёд.
Они тоже люди. Им просто выпала более легкая доля. Они тоже от фронтовой жизни ноют. Им в тылах полка не легко и не сладко. Что и говорить!
И всё же, сидят они в натопленных избах, ведут неторопливый шутейный разговор. В картишки на хлеб, на сахар перебрасываются.

Ординарец вспомнил свою бабку, как она, сморщившись, словно глотая лимон, выговаривала его отцу, когда тот приходил домой выпимши. Она грозила ему страшным адом. А теперь в живых нет ни бабки, нет и отца. Бабка умерла своей смертью, как прыщ на заднице. А отец сгорел в аду, погиб на войне.
Теперь ему, из всей семьи младшему, пришлось испытать на себе, что такое ад и как невинный грешник страдает и корчится, когда горит его тело в огне. На огне наверно теплей и приятней, чем вот так умирать на ледяной сковороде. А тут ещё немцы пытают громом и молнией. Разной дорогой бабка и отец к смерти пошли. Только минули бабку страхи и адские муки.
Ординарец развязал свой мешок, достал бинокль, сдул пылинки с прозрачных синих стёкол, приложил окуляры к глазам и стал рассматривать передний край своей роты.
В створ бинокля опять попали убитые. Один из них лежал на боку, вытянув шею и приподняв от земли несколько голову. Другой — опершись на локоть, простёр вперёд застывшие руки. Рядом ещё один в неестественной позе дополнял эту троицу.
Трупы ещё не успели вмёрзнуть в застывшую землю, и любой разрыв мог легко перевернуть их в снегу. Вот почему они образовали, как бы полусидящую группу.
И то, что он увидел в бинокль. То, что показалось ему, его поразило сразу и по всему телу, от сознания увиденного, пробежал озноб.
Ему показалось, что мёртвые играют в карты. Застывшие фигуры были в наклонной позе, и мёртвые образовали как бы тесный кружок.
Как только эта мысль возникла у него в голове, он со всей отчетливостью и ясностью увидел вытянутое лицо мертвого солдата. Он, как бы на время задумался, узрев полуоткрытые карты соседа.
Ординарец смотрел в бинокль и не дышал. Через бинокль он видел живую картину, видел и не верил своим глазам. Перед ним всплыли люди, среди них бурлили земные страсти.
До боли в висках напряг он слух и зрение, пытаясь всмотреться в лица картёжников, и уловить о чём они говорят.
-30- — Что ни будь, увидел? Что там? Немцы ползут? — повернувшись на бок, спросил командир роты.
— Нет, товарищ лейтенант! У немцев всё тихо!
Он посмотрел в бинокль ещё раз и на расстоянии вытянутой руки увидел играющих.
Живые солдаты обычно играют на махорку, на сахар, на хлеб. А эти на что?
Может в банке у них стоит сияющий венец вечной славы? А может, они играют на неизвестные свои имена и могилы?
Убиты были в одном месте, а лежать на земле будут разбросанными по разным местам 51.
Домой им вышлют бумажки о гибели. Имена их будут помнить только матери старушки, пока ещё живы. Постарев от горя, они их навсегда унесут с собой в могилу. Вместе, с ними исчезнут из памяти реальные имена и когда-то живые люди. А разве важно знать эти имена через пятьдесят 52 лет? Летчикам на могилы поставят пропеллеры, а пехоту вообще не присыпят землей.
— Ты чего там уставился? — спросил лейтенант.
— Да так, ничего особенного?
Ординарец ещё раз решил посмотреть на карточную игру. Приложил бинокль к глазам. Но небо в этот момент изменило свой свет и заметно просветлело. Сквозь серые облака на землю пробился солнечный луч. Он мелькнул перед глазами и сразу погас. Освещение снежного поля 53 изменилось и теперь, сколько биноклем ординарец не водил, ему не удалось обнаружить группу убитых, играющих в карты.
— Что за чертовщина? — подумал он.
В душу его закралось сомнение. Появился какой-то непонятно-суеверный страх. Он опустил бинокль и больше в ту сторону не смотрел. Налетевший холодный ветер мурашками пробежал по спине.

К ночи связисты наладили связь. Проложили новый провод вместо изорванного на куски. Лейтенанту передали приказ перейти к обороне. Это значит, что нужно ещё глубже закопаться в земле, углубить воронки, превратить их в окопы. Теперь, когда в деревне появились немецкие танки, о наступлении роты на деревню не могло быть и речи.
С наступлением темноты старшина привёз продукты и взрывчатку. Явились два сапёра. Они должны были заложить заряды в воронках и взорвать их. Промёрзшую землю ни киркой, ни лопатой, ни руками не взять. На сухих и снежных местах почва промерзает не так глубоко. Взрывчатка, здесь работает с эффектом.
Не глубокий, по пояс, вырытый в мёрзлой земле, окоп защищает солдата надежно. Прямое попадание почти исключено.
-31- Всю первую половину ночи на передовой громыхали раскаты взрывов. Перед утром ординарец и ротный пошли по окопам проверить солдат, как у них идут дела по углублению воронок.
Ещё с вечера командир роты приказал младшему лейтенанту выделить людей и убрать с передовой трупы убитых.
— Не очень высовывайтесь! — заметил ротный солдатам, проходя вдоль окоп.
Ординарец шёл за ротным чуть сзади. Они вышли на правый фланг. Здесь в неглубоком окопе находился младший лейтенант. Когда они с ротным спрыгнули в окоп, то рядом с младшим лейтенантом в окопе увидели полураздетого солдата.
— Думали, что его на куски разорвало! — кивнул головой в сторону солдата младший лейтенант.
— А он, вот явился живой!
— Два дня его во взводе не было. Говорит, что у немцев был.
— Как это у немцев? — переспросил ротный.
— Говорит, двое суток у немцев был. Вот только-что в сумерках явился.
— В самом деле, у немцев был? Может с перепугу, где в лесу отсиживался, а теперь сочиняешь?
Солдат низко опустил голову, зашмыгал носом и у него на небритых щеках, появилась слезинки. То ли они появилась от холода, то ли от обиды или жалости к себе, но две крупные слезинки быстро скатились по щекам.
— Нет, товарищ лейтенант. Я у них по правде в сарае сидел.
— А ты знаешь, что будет с тобой, если наши смержовцы узнают об этом?
— А я, товарищ лейтенант им ничего не сказал!
— Кому не сказал?
— Им, немцам! Когда был на допросе.
Ротный и взводный дружно засмеялись.
— О чём же они тебя пытали?
— Всякое спрашивали! — ответил солдат, вытирая вспотевшее от напряжения лицо.
— Били наверно?
— А чего меня бить? Я и так ничего не знаю.
— Спросили, какая часть, — Не знаю! Мы неделю, как прибыли с пополнением.
— А кто у вас командир роты? Знаешь?
— Знаю!
— Кто?
— Ротный!
— Они видно подумали, что это фамилия ваша такая, переводчик в блокнот записал и спрашивает:
— Он у вас украинец?
— Кто?
— Лейтенант Ротный?
-32- — Потом ещё чего-то спросили. А чего я мог им сказать?
— После того меня увели в сарай и поставили часового.
— Я сидел внутри. Часовой снаружи ходил. Мне не видно его, а слыхать было. Он куда-то отходил. Потому, что когда возвращался всякий раз, что-то по ихнему бормотал и кричал мне через закрытую дверь:
— Иван, ду бист хир?
— Сам ты хир! — отвечал я ему.
Он опять чего-то бормотал и довольный уходил куда-то.
Каждый раз я слышал, как он топтался на месте, сморкался в тряпку и опять исчезал. Было слышно, как снег скрипит у него под ногами. Один раз я подошёл к самой двери и когда он ушёл, надавил на неё. Дверь оттопырилась, я выглянул наружу. Гляжу, нет никого. Тихо кругом. Я решил бежать.
Выбрался из сарая наружу, да головой зацепился за что-то в дверях. Дёрнулся вперёд, а шапка на двери осталась. Я побежал. Было некогда оборачиваться назад. А рукавички у меня немец отобрал, когда вёл в сарай с допроса.
Добежал я до оврага и прыгнул в снег под крутой берег, там решил отдышаться. Присел, забылся немного, а когда открыл глаза, было уже темно. Шинель на уши натянул, вот и сюда дошёл.
— А как ты к немцам попал?
— В тот день меня ранило, маленько. По каске осколком ударило. В глазах какие-то шарики и мушки летали. Товарищ младший лейтенант велел идти в деревню в санвзвод. Вот я и пошёл. Да только пошёл я в другую сторону. По дороге голова всё время кружилась. Зашёл в деревню, вижу в деревне немцы. Вот они меня и взяли.
Солдат почему-то всё время торопился, рассказывая свою историю. Он был рад, что снова вернулся к своим. Но, услышав замечание командира роты, на счёт контрразведки сник и задумался. Он понимал, что передай его ротный тыловым на допрос, те из него быстро сделают матерого шпиона. Открытое и доброе лицо его излучало растерянность и страх, а большие нескладные руки, подчиняясь внутреннему волнению, хаотично шарили по шинели, как будто искали порванную осколком или пулей дыру.
— Ты кому из солдат говорил, что был у немцев?
— Кроме, как товарищу младшему лейтенанту, больше никому!
— Ну, вот что! Сам соображай! Твоё дело об этом забыть! И помалкивать! А то там, в дивизии из тебя быстро контру сделают!
— Понял?
— Понятно!
Солдат мотнул головой, вскинул вверх покрасневшие от холода веки и с выражением благодарности и облегчения промямлил невнятно:
— Спасибо!
-33- — Дай ему винтовку! — сказал ротный 54, — Здесь у нас от убитых остались.
— А шапку с убитого сам возьмёшь.
Солдат снова мотнул головой, улыбнулся в знак согласия, заёрзал на месте, взял винтовку и заторопился к своим солдатам во взвод.
Младший лейтенант отодвинулся несколько в сторону, освободил подле себя место для ротного. Они сели рядом. Младший лейтенант что-то хотел сказать, но командир роты положил ему ладонь на колено и добавил:
— С солдатом всё решено!
— Займись окопами! Взрывчатки истратили много, пусть лопатами поработают и углубятся в землю! Лично проверь, чтобы окопались, как следует!
— Сделаем! — сказал взводный.
Взводный откинулся на спину, похлопал себя по карману и достал портсигар. Надивил на защелку с торца, она щелкнула и блестящая крышка под действием пружины открылась.
Ординарец вытянул шею и увидел ровный ряд сигарет. Они лежали прижатые друг к другу полоской резины.
— Вот откуда шёл дым от папироски! — подумал ординарец.
Он не мог тогда сделать ошибки. В бинокль было ясно видно, что кто-то курил. И когда разгоряченный от бега, он наткнулся на солдат с лучиной, это и сбило его с верного пути.
Младший лейтенант протянул портсигар сначала ротному, а потом ему, ординарцу.
Хоть и был он по званию всего рядовой 55, а за расторопность и человеческую смекалку его уважали. Уважали его не только солдаты, но и офицеры роты и никогда не забывали его.
Когда младший лейтенант протянул ему, ординарцу сигареты, он взял несколько штук про запас. Младший лейтенант не возражал. Они молча поняли друг друга. Он был парень добрый, но простачком в роте не слыл. Солдат и офицеров своей роты он старался уважить и платил им добром. Он всегда куда-то торопился. Его никогда нельзя было понять. То ли он всегда был озабочен ротными делами, то ли от него это требовал, ротный командир.
Сейчас сидя в окопе без дела он чувствовал себя не уютно. Сидеть без дела было не в его характере. Потягивая сигарету и пуская в воздух ароматный дым, он думал о войне и о смысле вообще человеческой жизни.
Что собственно лучше. Погибнуть здесь на фронте? Или дожить до глубокой немощной старости, сидеть ждать смерти и жевать хлеб беззубым ртом?
Лейтенанты разговаривали между собой, а он, отвалившись на вещмешок дремал, поджидая, когда его с собой позовёт ротный.

Обоз
-34- Обоз перевалил снежное поле, и лошади бойко побежали вниз. Чтобы в конце горы притормозить и не разогнаться в прыть, повозочные натянули вожжи. Лошади, храпя, стали садиться задними ногами на снег, головы у них вытянулись вперёд, они чуть не вылезли из своих хомутов. Обоз миновал крутую лощину. Лошади протопали по льду небольшого ручья. Обоз медленно вывалил на 56 равнину. Впереди лежало снежное поле.
Не успели они отъехать от оврага на пару километров, как сзади послышались крики и нарастающий гул самолёта.
Бросив поводья на передок своего возка, где, укрытые брезентом лежали раненые, повозочный, перемахнув через придорожную, снежную канаву и размашисто махая руками, бросился бежать, как и другие в открытое поле. Он видел, как справа и слева, перегоняя друг друга, бежали его дружки, такие же, как он повозочные. Высоко вскидывая коленки, они пытались развить предельную скорость. По глубокому, нетронутому снегу далеко не уйдёшь.
Нужно же было обозу угодить в такой момент на открытое место. Где ни леса, ни кустика. Одна сплошная ширь и гладь. По обе стороны от дороги не на чем глаз зацепить.
Бегущие падали, головами рыли сугробы, вскакивали, барахтались, по снегу били руками, старались подальше от обоза удрать.
Повозочный уже слышал свист и рёв, идущего сзади, вдоль дороги, на бреющем полете, немецкого самолета. И это ещё больше подхлестнуло его. Откуда у человека силы берутся, такая прыть и быстрота, когда казалось нечем дышать, когда просто воздуха не хватает.
Только что, еле передвигая ноги, шли они по дороге рядом с санями, подёргивая вожжами. Думал совсем о другом, и вдруг, как с цепи сорвался.
В последнее время он стал что-то покашливать, когда закручивал из самосада «козью ножку» 57. Самосад он обменял в деревне на сахар.
— Неуж-то здоровье потерял? — подумал он, лёжа на боку, заглубившись в мягком снегу, чтоб с самолета его нe было видно.
А может кашель от курева? После этого самосада? — успокаивал он себя.
Самосад на самом деле был ядовитым и крепким. Он сплюнул желтую слюну на белый снег, посмотрел на плевок и покачал головой. Даже после выкуренной козьей ножки в горле продолжало некоторое время горчить и першить.
Самосад видно был когда-то подмочен, или сильно залежалый, решил он. Но, несмотря на явную порчу, выбросить весь кисет не хватало духу. Он отдал за него целых четыре пайки колотого сахара.
-35- Тем временим, самолёт пролетел над дорогой. В след за ним грохнули взрывы и взметнулась снежная пыль. Какие-то темные куски пролетели в воздухе. Никто из повозочных не показывал головы 58. Лошадей на дороге не было видно.
— Цела ли моя? — подумал повозочный.
А то ведь придётся ему, как безлошадному возвращаться назад в полк. А там не долго, возьмут глядишь, и спишут на передовую. От этой страшной мысли, от своей ничтожности и беззащитности по всему телу побежали мурашки. Вот, где належишься в снегу.
Он быстро поднял голову, выглянул за кромку примятого снега наружу и посмотрел назад, влево, вправо, — кругом никого. Все ждали, что самолёт развернётся, зайдёт на бомбёжку в обратную сторону, и ни кто не показывался. Все лежали в глубоком снегу.
Повозочный быстро поднялся на ноги. Мысль, что его лошаденку убило, как кнутом подстегнула его. Выпрямив хребет, он сразу заторопился. Спотыкаясь и падая, он побежал к дороге, к телеге своей.
Именно сейчас, когда он не знал, что случилось с санями и его лошадёнкой, он бежал, и его терзали догадки и сомнения.
Перевалив через сугроб, он увидел перед собой пустую дорогу.
— Где же обоз? — подумал он и остановился.
Был обоз, стоял на дороге, а его, как языком с дороги слизнуло. Ни саней, ни лошадей, ни людей, ни убитых, ни раненых.
Повозочный подхватил полы шинели и побежал вдоль дороги вперёд. Через некоторое время впереди он увидел, что лошади, покинутые ездовыми, медленно и лениво идут друг за другом. Он прибавил шага и нагнал свою упряжку. Только после этого он увидел, что со стороны снежного поля показалась его братия |сбежавших от обоза|.
Лошади, почуяв приближение людей, остановились. Они повернули головы и стали косить глазами на своих хозяев и благодетелей. Умные глаз их всё сразу поняли.
— Ну, брат! У тебя и выдержка! — сказал старшина, возвращаясь последним.
Он тоже появился у лошадей. Но он не мог отдышаться. У него появилась одышка.
— Ты брат того! Как твоя фамилия? Ну да ладно! Переставь свою подводу на самый зад. Будешь замыкающим. При заходе самолёта сзади, заранее выстрелом дашь мне об этом знать.
Солдат, который ехал сзади, прозевал нужный момент. Весь обоз из-за него, из-за одного ротозея, попал под обстрел.

Ну, вот и получил повышение по службе, подумал повозочный. Теперь я правая рука старшины, теперь на стоянке я сяду за стол рядом с начальником полкового обоза.
-36- Не улыбайтесь. Для повозочного страшней старшины, сейчас на этой земле, не было никого. Как в старое время, — его превосходительство! Захочет, враз из любого повозочного, стрелка солдата не моргнув глазам, сделает. Жил, был человек. Попал на передовую, и не стало его. Взглянет старшина сердито, сдвинет лохматые брови, прищурит глаз, крякнет, для острастки и пиши домой прощальное письмо.
Заранее никто из солдат не знает, что старшина задумал, что у него на уме. Важно одно, чтобы после его недовольного и косого взгляда, он не обрушился на тебя с площадной бранью. 59 Повозочный должен чувствовать настроение своего старшины. Как угадать, доволен он сейчас или вдруг заворчит?
Приглядись к нему, когда он сидя спит, укрывшись в санях тулупом. Его лицо и во сне впечатляет. На лице у него самодовольство и властолюбие. 60 А теперь, когда он при всех тебя похвалил, считай себя 61 приближённым, попал ему в милость. Но надолго ли это?
Долго он не держит около себя повозочных. Одна и та же личность ему быстро надоедает. Постоянно меняя около себя прислужливых, он держит остальных в смятении и наготове. Быть замыкающим в полковом обозе, это не только доверие, но и считай уважение.
Повозочный вспомнил. Когда в тылах полка упряжки выезжали на дорогу и стали занимать в обозе свои места, он пытался, тогда втиснутся со своими санями поближе к передней, где ехал сам старшина. Он хотел, так сказать, быть на виду. Но его бесцеремонно оттеснили другие.
— Куда лезешь деревня? Знай своё место!
А когда обоз загрузили ранеными, и они тронулись друг за другом гужом, он увидел, что его повозка идёт не последняя. И поэтому тогда он счел себя не из последних людей.
На счёт близости к старшине ему всегда не везло. Среди близких к старшине были люди юркие, они подле хозяина крутились волчком. А ему, как он не старался, почти всегда не везло. Видно от бога не было дано!
Он всегда, как букашка карабкался по песчаному косогору, стремился вверх к солнцу, к солнечному свету. Но у него не хватало смекалки далеко и свободно смотреть вперёд. Жил он просто — одним днём. День прошёл и слава богу! -37- Всю жизнь он, как русский мужик, мечтал и ждал затаённой удачи. Может Манна с неба на него упадёт. И когда, что-то очень хотелось, ждал, тайно молился, а наяву всё получалось наоборот.
И сейчас, когда, немного ослабив вожжи, шёл он за обозом, в мыслях был он рядом со старшиной. Вот сидит он среди дружков лошадников, говорит о деле, теперь все слушают и не перебивают его. Вдруг сбегает с крыльца посыльный солдатик, шарит глазами по солдатским макушкам и сразу к нему.
— Ты чего сидишь? Тебя требует к себе начальство! — вчера от аппендицита умер кладовщик. Вызывают тебя. Думают на его место назначить. Старшина рекомендует. Принимай продуктовые склады.
Там среди бочек, ящиков и мешков с мороженым хлебом, среди муки, сала, сахара, папирос, табака, сливочного масла, сгущённого молока, яиц и солдатской махорки жизнь и работа сытнее и гораздо веселей. Хочешь, не хочешь, а плечом шинели заденешь мешок с белой мукой. Запах и пот от тебя пойдёт сытый и жирный. Будешь сыт и вшей у тебя не будет. Вши на голодном ползают.
В маршевой роте, когда их везли на фронт, вот когда почесал он и поскреб себе затылок. А теперь на фронте, он к ним привык. Теперь они везут в обозе раненых. Вот кому теперь доставалось от вшей.
Вши заползали под бинты, грызли живое мясо и раны. Раненые кричали, доходили до исступления. Если повязку ещё можно было шевельнуть, то присосавшаяся вша от раны отваливалась, она уползала в другое место. А под гипс не залезешь. Туда только прутик или засохшую травинку можно чуть-чуть подпихнуть. Под гипсом они роились, гнездились и начинали грызться между собой. 62.
Дорога всё выше ползала к перевалу, прошла по хребту и скатилась в заснеженную даль. Здесь она шла мелколесьем и краем болот.
Лошади легко, трусцой сбежали под косогор, размашисто вскидывая по снежной дороге ногами. От них с дороги в стороны летели комья снега. Сбежав, они переваливаясь в раскачку, медленно переходили на шаг.
Обоз неторопливо въезжал в заснеженный лес. На деревьях и кустах висели тяжёлые шапки снега, пахло хвоей и лошадиным помётом. Огромные стволы елей медленно проплывали, мимо саней. В редком лесу всегда казалось странным, что дальние деревья обгоняли передние. Видя это, повозочный каждый раз думал, почему так происходит, и понять никак не мог.
Когда обоз полз, по лесной дороге, можно было пристроиться сзади в ногах у раненых. Привалиться в санях. Лошадь сама выбирала свой путь. Где нужно она замедляла, когда нужно она ускоряла свой шаг. Она, как собака на привязи брела за идущими впереди повозками по дороге.
-38- Повозочный присел на край саней, закрыл глаза и провалился в забытьё, но слух и вожжи по привычке не ослаблял, хоть и сознание погасло. Он и во сне вытягивал губы трубочкой и, не открывая глаз, понукая свою кобылу, чмокал.
Лесная дорога была бесконечной. Никаких тебе перекрестков и развилок в сторону. Наезженная обозами зимняя колея тянется по знакомым местам, далеко уходя в тыл от линии фронта.
На ухабах сани вздрагивали. Молчаливые раненые стонали. Но и в эти отдельные моменты повозочный не открывал глаза и не вскидывал головы над дорогой.
Теперь, когда они от передовой отъехали километров двадцать, и здесь не было слышно снарядного гула и отдалённых разрывов, на душе становилось спокойно, без всяких тревог. Не было здесь суматохи и бестолковой суеты полкового тыла, да и войны здесь как будто не бывало совсем.
И казалось ему, что в санях у него вовсе не раненые, а наваленные как попало дрова. Вот проедет он овраг и за крутым поворотом, у ручья, покажется родная деревенька.
Не плохо бы было ему сейчас на недельку махнуть в родные места. Вон, ездил же кладовщик, возил посылку жене майора, а на обратном пути завернул домой на три дня.
Он слегка потянул за вожжи свою лошадёнку, открыл глаза, полоснул её поперёк прогнутой спины ременным кнутом и она послушно затрусив побежала по дороге. Над кем ещё он мог проявить свою власть и волю?
Лошадёнка насквозь знала и видела душу своего хозяина. Она, покачивая бедрами и пуская пар из ноздрей, через некоторое время сама перешла на размерный лошадиных шаг. Уступить ему малость, пробежать рысцой каких то полсотни метров, а потом опять идти лениво, не торопясь и качать головой.
Даже она, заезженная кляча чувствовала, что он выбился по службе 63 чисто случайно, по явной ошибке вперёд. Умные глаза её не раз ставили его в тупик.
Перед тем как запрягать её, он выносил на себе из избы хомут и сбрую. Бросал всё в сани, с тем чтобы проверить не порвалось ли где, не потёрлось ли, не висит 64 на волоске, и не оборвётся в пути.
Он не собирался выводить её из стойла к саням, пока не закончит осмотра. И когда он поворачивал голову в её сторону, закашлявшись затяжкой 65 самосада, она уже стояла рядом сзади, тыкала его в плечо шершавей ноздрёй, обдавая его тёплым лошадиным дыханием. И если он при этом смотрел на неё в упор, глаза её говорили:
— Видишь, я здесь, рядом! Чего волноваться?
После, этого она опускала -39- голову и легонько щипала его теплыми губами за пальцы. Он знал, что она чего-то просит 66. Он лез в карман, доставал оттуда завалявшуюся корку черного хлеба или картофелину, оставшуюся от еды и она мягко брала угощение губами. Иногда он даже баловал её, протягивая ей, замусоленный в кармане, небольшой кусочек колотого сахара.
Она понимала его доброту. Какая-то кроха из его кармана переходила и перепадала ей. Она всегда терпеливо ждала этого момента. Она очень понимала человеческую ласку и доброту, чувствовала своей лошадиной душой и платила ему своим терпением и привязанностью.
Сейчас, она сама не торопясь, поспевала за идущими впереди возками.
День уже был на исходе. Обоз вывалил на опушку леса. Дорога пошла между снежных равнин. Она, то тянулась прямой укатанной лентой, то снова начинала вилять по изрытой копытами снежной земле.
Все те, что остались в полку и эти идущие за обозом, были связаны одной крепкой верёвочкой, узами братства и принадлежности к тылу, и между собой. Их объединяла одна забота. Сохранить свои жизни и дожить до конца войны. И любые там понятия и моральные взгляды не имели, для них никакого значения 67.
Нельзя было допустить, чтобы раненый или больной стрелок после излечения мог подвинуть кого-то из этих и занять их место. Каждый вшивый и тощий тыловик был помечен особым запахом и знаком усердия. На каждое нужное место в тылу подбирали человека по особым признакам и приметам. Потому, как угодлив он был, потому как низко гнулся у него хребет, потому как он смотрел в глаза начальству и стоял перед ним.
Тыловика из далека сразу видать по походке. Он идёт и кривой лапой загребает под себя снег со стороны. Его можно сразу определить по шустрому и без слов понимающему взгляду. От тылового служаки всегда исходит надежный и сытый дух.
Для работы в тылах полка простые солдаты стрелки не годятся. Сюда отбирают людишек по вислым ушам, по оскалу рта и зубов, по собачьему нюху и по хищной утробе.
К тыловым службам полка солдат с передовой не подпускали. Они не так угодливы и послушны, не достаточно сообразительны, податливы и бессовестны. Они не владеют гибкостью и тонкостью ума, чтобы без всяких намеков и подсказок служить начальству верными псами.
Люди с чистой совестью и этой, как её, честностью, в услужение полковому начальству непригодны. Никто из тыловых крыс не должен оставлять своего места, ни последний повозочный, ни повар, ни даже портной и тем более Ёся, парикмахер полка. Майор, замполит, знал это прекрасно.
Отработанный и налаженный -40- тыловой аппарат в трудный и переломный момент не даст даже осечки, в любом щекотливом и незаконном деле будет полный ажур.
Он прекрасно понимал, что все берут, а те, что помельче, как крысы тащат, а те третьи, как муравьи, подбирают по крохам. Он знал, что львиная доля солдатских ротных пайков остаётся в полковых тылах и до рта солдат стрелковых рот не доходит.
Даже саперы, которым по долгу службы, нужно бы было быть в стрелковых ротах и заниматься там проведением инженерных работ, сидели постоянно в тылах полка и занимались благоустройством блиндажей, бань, лошадиных стоил, для тыловых начальников и для их подчиненных.
Тылы полка стояли и ждали, когда стрелковые роты возьмут очередную деревню. Возьмут и с хода пойдут вперёд, преследуя немцев. Только тогда, вслед за ротами трогались и они. А на переднем крае, который проходил перед деревней, оставались лежать присыпанные снегом трупы убитых солдат.
Ёся портной и Прошка ездовой числилась по штату в похоронной команде. В штатных списках стрелковых рот состояли вестовые, сидящие впереди на ковровых саночках, денщики чистившие сапоги и раздувавшие самовары, и прочий нужный при штабе народ, кого куда послать, что принести.
А когда весной, с земли сходил снег, и трупы убитых во всём великолепии представали перед местными жителями, перед взором изумлённых женщин и детей, тыловики об этой своей святой обязанности, похоронить убитых солдат, забывали.
Может здесь, среди брошенных солдат, были их отцы и мужья, сыновья и родные? Да разве теперь узнаешь в обезображенных трупах своего родного и близкого человека. Редко у какого солдата лежала в кармане солдатская книжка или капсула с фамилией на бумажке.
Хмельной угар, натопленные избы, парные бани, взбитые подушки, пуховые перины, сытая жизнь, податливые хозяйки, всё это заслоняло человеческую сущность, мораль и войну. Всё, что было народной совестью, об этом молчали.
На убитого, отмеченного галочкой в ротных списках, в полку заполняли извещение по форме и посылали семье. Не очень то корпел писать, чтобы выяснить место гибели солдата. Название деревни писали то, где в данный момент стоял штаб полка. Офицеры штаба уточнениями истины себя не утруждали. Погиб солдат здесь или десять километров впереди, это было не важно.
Десятки, сотни, тысячи, миллионы ушли в землю. А кто, где лежит, разве это теперь имеет значение и волнует кого.

-41- В стрелковой роте на передке, в мёрзлой земле ковыряются старики и мальчишки. Солдат в возрасте и силе давно уже нет. Старики и ребятишки долбили мёрзлую землю всю ночь. Усталые, они к утру валились и тут же в своих окопах засыпали. Рассвет не предвещал ничего хорошего. В желудке не бултыхалась, как обычно мучная подсоленная жидкость, солдатам даже во сне виделось, что им третий день не дают в роте харчи.
Перед фронтом полка после недели боев остались три недобитые стрелковые роты. Если просто арифметически подсчитать, то получиться, что на переднем крае нет и сотни живых солдат. Зато в тылах полка по подсчетам старшины находилась огромная армия, по крайней мере, около тысячи 68.
Немцы не увидели к утру свежие выбросы земли на переднем крае 69. Ещё не занялся рассвет, а в воздухе медленно закружились крупные снежинки. Через некоторое время дыхнуло сырым порывом ветра, и с неба неожиданно повалил густой и мокрый снег.
Тяжелые хлопья снега слепили глаза, холодили переносицу, щеки, подбородок и губы. Снег падал, таял, проникал за воротник и холодной струёй сбегал по спине, по хребту в солдатские штаны мокрой влагой. Мокрота между ног, скажу я вам, хуже чем рой надоедливых вшей на нагашнике.
При мигающем свете осветительных ракет немцев, снег казалось, сплошной лавиной отрывался от земли и поднимался к небу. Но вот, он переставал лететь вверх, неожиданно замирал и сплошной стеной устремился снова вниз. Снежная лавина то застывала на месте, то снова срывалась и неслась навстречу земле.
На шапках и на плечах нарастала снежная липучая масса. Она обваливалась, обваливалась и падала вниз лепёшками.
Накануне изрытое снарядами поле в полосе обороны стрелковой роты, теперь под снегом выглядело совсем другим. Снег сгладил повсюду бугры и канавы, воронки и выбросы комьев земли. За короткое утро, черная изрытая полоса переднего края исчезла из поля видимости, как мираж в полуденной пустыне.
Немцы посмотрели и удивились.
— Где же русские? Куда девался Иван?
Деревня, где сидели немцы, тоже провалилась по самые окна. Она изменилась 70 и стала какой-то чужой. Нейтральная полоса растворилась и исчезла на фоне белого поля. Ориентиры пропали. Стрельба замерла.
После каждого снегопада фронт затихал. Только потом, когда среди белого снега замелькают, зачастят серые солдатские шинели -42- во весь рост, потихоньку начнётся стрельба.
Сначала небольшая перестрелка одиночными выстрелами из винтовок. Потом короткими очередями из пулемётов. Потом прилетит, шурша первый немецкий снаряд. После чего последуют налёты целой батареей. Кто-то первый выстрелил, и с этого началось.
А сейчас падал мокрый снег. Он предвещал долгую и надёжную тишину на переднем крае. Свежий мокрый снег не только прикрыл истерзанную землю, изменил её облик 71, он обновил души солдат, умыл их заскорузлые лица, влил в них живую струю человеческой силы и чего-то нового.
И солдаты, как дети, позабыв про войну, вдруг начали перебрасываться снежками. То, что молодые и старые, бросали друг в друга снежками, имело исключительно важное моральное значение.
После стольких тяжелых обстрелов, долгих ночей, дней и недель адского холода у солдат загорелась новая искра надежды на жизнь.
Не всё было выбито и уничтожено в солдатской душе. Не застыла она на ветру и на холоде, не превратилась в кусок ледышки с безразличием и апатией ко всему. Солдаты по детски радовались, когда снежок попадал и разлетался на голове у соперника.
Я случайно поднял голову и увидел, как в полосе обороны роты замелькали белые снежки. То там, то здесь взлетали они, как немецкие осветительные ракеты.
— Ну и дела! Пусть играют!
Не всё ещё умерло, осталось и живое в солдатской душе. Живёт внутри него огонёк, раз вдруг вспомнил далекое прошлое и вдарился в детство.
Во мне тоже задело что-то. Я скинул варежки, растопырил широко пальцы, загрёб побольше за один раз липкого снега, скомкал и сдавил его в круглый, плотный комок. Поваляв его в ладонях, прикидывая куда бросить, запустил его вдоль линии обороны роты. И в тоже мгновение получил сзади точный удар снежком по голове.
Если немцы видели эту странную на войне картину, то теперь им не сдобровать. Мы чувствовали на своей стороне силу и волю русского солдата.
Недолго каждый из них продержится в роте. Три десятка солдат и двух офицеров хватит максимум на неделю. Кто исчезнет, кого убьёт, кто схлопочет тяжелую рану.
Быстро растает весной, набухший снег, вместе с ним исчезнут и эти играющие в снежки человечки. Исчезнут навсегда, как этот ударивший по голове комок снега.
Прилетел ещё один. Ударил в плечо и разлетелся.
— Метко кидают! — подумал я.

* * *
Главная | Содержание | Глава 12



Сноски

*01 [Заканчивались боеприпасы.]


*02 [Имя и фамилия солдата вымышлены. Автор мучительно долго пытался вспомнить фамилию повозочного, но безуспешно.]


*03 [Средняя температура воздуха в январе 1942 года в Москве -20°С, была ниже нормы на 10°С.
В Калинине (Тверь) и Яхроме (Москва) температура упала до -50°С.] Источник *.pdf (3,14 Мб)
(18 дек. -33°С, 26 дек. -45°С, 29 дек. -35°С, 02 янв. -40°С, 24 янв. от -33°С до -39°С.) Книга.rar (72 kb)


*04 [И знать не желали.]


*05 [Этих тыловых крыс, потомки считают героями.]


*06 [и проявляли массовый героизм.]


*07 [Прифронтовые «фронтовики» и «окопники».]



Зачёркнутый текст
(правка автора)

*01 |Разве запомнишь все их фамилии. Разве в таком потоке людей солдатские фамилии запомнишь? Запомнить в памати можно было не больше десятка, тем более, что голова у ротного занята совершенно другим. Тут и война, и немцы, и самое важное полковые начальники. Кто из них, кто? Трудно было сказать.
А про солдат, что сказать? Среди вновь прибывших попадались крестьяне, старики и мальчишки. Бывали и городские мелкие служащие, счетоводы и учителя.
— Эй, старшина! Позови мне учителя и того из городских, — счетовода! Да скажи, пусть составят ротные списки, на вновь прибывших вчера солдат! Звонили из штаба, там ротные списки потеряли!
Но основную массу прибывающих составляли деревенские жители, безграмотные мужички, с бескрайних просторов России. Военному делу они не были обучены плохо, солдатские навыки им приходилось приобретать непосредственно в боях. К линии фронта их вели поспешая. По дороге они прислушивались и оглядывались по сторонам. Им нужно было успеть попасть на передовую к раздаче пищи, как им объясняли.
И как только они, гремя котелками, в темноте появлялись на самой передовой, то тут же под вой и грохот снарядов начиналось их шествие обратно в тыл. Не успев хлебнуть из общего котла и отведать солдатской похлёбки, не оглядевшись, где тут война, а где тут харчи выдают, они обмотанные бинтами ковыляли в обратную сторону.
До санроты доходили не все. Одни тут же, на передовой или в пути падали замертво. Другие, получив ранения, были довольны и рады, что в первый же день легко отделались от войны.
Обычно во время боёв состав стрелковой роты не превышал полсотни штыков. Редко когда бывало на десяток, на два больше. Но и этого количества человеческих жизней хватало на несколько дней, лишь на неделю. Для нас, для окопников, война велась не по совести и не по человеческим правилам. В противоборстве немцы имели всё, а у нас, как известно были одни штыки и винтовки. Это была не война, а побоище. Но мы лезли вперёд, немецы не выдерживали нашего тупого упорства, бросали деревни и отступали на новые рубежи.|


*02 |Каждый шаг вперёд, каждый вершок земли стоил нам, окопникам, жизни. В этой войне за каждый шаг вперёд, за каждый вершок земли мы окопники платили солдатскими жизнями.
Вставить туда, где об этом сказано.
Передовая, для участников войны имела, для каждого определённую мерку. А те, кто был в тылу и тыловики, те кто сидел в тылу, у нас в полковых тылах, тоже считали себя вояками. А те, кто был в полковых тылах, кто сидел у нас за спиной, считали себя вояками. Фронтовые части и команды разного типа и назначения занимали /большую/приличную/ обширную территорию от передовой в глубину от фронта. Тридцать, сорок километров, а иногда и больше.
Командир полка со своим штабом полковыми службами от передовой находился в пяти, шести верстах. Но дело тут не в том, где кто сидел. Они ведь все себя считали непосредственными участниками войны. Что считали! Они даже похвалялись, что эту и эту деревню брали лично они. И даже дату освобождения деревни определяли, когда на саночках въезжали туда.
Зачем выставлять на показ командира полка и его штабных работников. Командиру полка по штату положено. Они управляли нами из глубины, охватывая весь фронт полка по телефону и мысленно.
Возьмём например нашего комбата и всех бывших до него, кто был на этой черте. Разве он признается, что отсиживался всю зиму в тылу. В батальоне была всего одна рота, а он сидел на полпути от передовой до штаба полка. Он как бы мысленно поддерживал связь между полком и стрелковой ротой, передовая приказы и распоряжения связными и по телефону.
Артиллеристы, к примеру, тоже воевали, как они говорили, на передовой. За всю зиму сорок первого, я видел их два раза в цепи стрелковой роты. Мы взяли деревню, и когда стихли выстрелы и немцы удрали, они прикатили свою чахоточную сорокопятку и поставили, для охраны домов.
Стрельбу они не вели, берегли стволы и экономили снаряды. Лошадей потерять боялись, немцы могли их накрыть. А немцы, по сути дела не знали, где прячется наша артиллерия и почему она упорно молчит. И все свои огромные запасы снарядов они выпускали по нашей пехоте, так как мы постоянно торчали у них перед глазами, на самом виду.
А те кто сидел у нас за спиной в тылу, считали себя вояками. Возмём к примеру рядового солдата. Был такой солдат Ефим Кошельков, повозочный из полкового обаза, любитель поговорить. Он без умолку может рассказывать о своём житье бытье в полковых тылах и о своей службе на фронте.
Он даже был уверен и считал, что всю войну воевал с немцами и не вылезал с передовой. Ему иногда поручали в часы затишья подвести ротного старшину с продуктами и едой, и он всю дорогу не переставая выкладывал свои соображения, такой уж он был любитель поговорить. Мне тоже приходилось не раз возвращаться с ним в роту и слушать бесконечные рассказы о жизни и о войне.
Посмотрите ему вслед, когда он возвращается обратно с опушки леса. Как остервенело и неистово нахлёстывает он свою лошадёнку и как она размашисто бросает ногами снег по сторонам, присаживаясь на ухабах. Понимает скотина, что торчать на опушке леса нельзя.|


*03 |, что они ведут ожесточённую войну|


*04 |любитель поговорить!|


*05 |и не побывал|


*06 |свою|


*07 |Какой смысл|


*08 |— А что тебе лейтенант, справочное бюро? Или родственник какой? Должен определить фамилию по не бритой роже твоей.|


*09 |и по телефону погоняли нас вперёд. По приказу сверху на них давили.|


*10 |подал кусок|


*11 |, как ветром сдуло|


*12 |открытое снежное поле|


*13 |через каждые десять минут|


*14 |за хлёбовом|


*15 |пространство|


*16 |В этой избе|


*17 |Начальство тылов полка|


*18 |слой|


*19 |повозочным|


*20 |вообще|


*21 |сами|


*22 |из избы наружу|


*23 |душной|


*24 |уже|


*25 |он ему|


*26 |Этого он не знал.|


*27 |взад и вперёд|


*28 |вовсе|


*29 |тревожило|


*30 |из леса на волокушах|


*31 |особенно|


*32 |за|


*33 |на белом фоне,|


*34 |На лобовой броне видны были белые кресты с чёрной каймой.|


*35 |армии|


*36 |не прочь был бы сейчас заснуть, но на это, как не тянуло ко сну, он не имел никакого малейшего права|


*37 |и любая случайность|


*38 |является|


*39 |часто и подолгу|


*40 |было|


*41 |ни на чём не зацепившись,|


*42 |восходящую|


*43 |Из взвода связи линейные не приходили!|


*44 |чтобы не услышал спящий лейтенант,|


*45 |пока лейтенант, командир роты спит|


*46 |давно уже|


*47 |ему в лицо|


*48 |, за ним охотятся|


*49 |и через смерть|


*50 |сторонам|


*51 |прошедших|


*52 |совершенно|


*53 |младшему лейтенанту|


*54 |солдат|


*55 |снежную|


*56 с табаком|


*57 |над снежным полем|


*58 |сбежавших от обоза|


*59 |Если после косого взгляда молчит, то считай удостоил тебя одобряющего взгляда.|


*60 |шевельнись, глядя на него и он тут же зарычит|


*61 |у него|


*62 |От туда они расползались.|


*63 |вперёд других|


*64 |что|


*65 |козьей ножкой из|


*66 |это не так всё просто и поэтому|


*67 |если не служили этой основной и главной идее|


*68 |ртов|


*69 |стрелковой роты|


*70 |на столько, что|


*71 |земли|


Copyright ©2005, Н.Шумилин
Все права защищены.
Copyright ©2005, N. Shumilin, All Rights Reserved Worldwide

http://nik-shumilin.narod.ru






























Книга о войне «Ванька ротный», написанная участником Ржевской битвы А.Шумилиным рассказывает о боях РККА под началом Жукова под Ржевом, Белым с германским вермахтом Гитлера, 9-й армией под командованием Моделя.


Используются технологии uCoz